Crysis. Легион

А с моей стороны улицы гад, доконавший Торреса, прыгает с пятого этажа.

Под его ногами разлетается мостовая: это танк на ногах с пушками вместо рук, фасетчатые глаза, словно пучок прожекторов. Если эти садовые слизни могут испытывать хотя бы отдаленное подобие человеческих эмоций, то цеф-тяжеловес явно озлоблен до предела. Даже стрелять не стал из пушек — шарахнул меня с маху, и я улетел за пол-улицы. А за спиной цефа домина «ОНИКСа» превращается в кучу обломков. Тяжеловес поднимает руку-пушку, целится. Я гляжу прямо в дуло диаметром больше моей головы.

И тут вагон метро, окончательно выпихнутый с рельс предсмертными конвульсиями «ОНИКСа», валится с разломанного метромоста и плющит моего погубителя, будто вошь.

***

«Эхо» вопит, ликует и устраивает мне торжественный парад с чирлидерами на всем пути назад, до Центрального вокзала. А заодно прикрывает мою задницу от мстительного осьминожьего выцеливания — уж очень цефам не понравилось, что самая большая их пушка потеряла линию стрельбы. Но когда меня подводят к заднему входу, случается обычная неприятность с обычным взвинченным тупым недоноском. Снова прожектор в лицо, нацеленный ствол, снова мудацкая присказка «Выглядит точно как они». Еще немного, и я б показал этому разнузданному пудельку, чего стоит его кривлянье с трещоткой против мертвеца, закатанного в крутейшие технологии, — ему таких не увидеть и в гребаный телескоп «Хаббл»! Но тут является начальник пудельков и недоноска утихомиривает. Вроде явился из ниоткуда Натан Голд и заверяет всех налево и направо, что я — хороший парень.

Я ухожу, оставляя пуделька в живых. Радуйся, засранец! Жаль, не всем быть сержантом Торресом.

В залах еще перед дезинфекционной камерой — ряд за рядом лежат раненые. Какой-то гражданский, с душой явно больше и щедрее мозгов — а заодно и с очевидной инфекцией в первой стадии, — пытается прорваться к жене мимо морпехов на проходной. Морпехи отпихивают, бедняга шлепается на задницу. Вдалеке вопли: морпех переругивается с парой медиков, облаченных в полную химзащиту, орет: «Да со мной все в порядке! Я здоров как бык!» Прохожу мимо парня на кушетке, бормочущего: «Господи, оно поедает меня, я чувствую, оно поедает меня!» По мне, так он здоровый.

Иду дальше. Это дело медиков, чего мне соваться. Дело медиков, и точка.

Слышу я и разговорчики, за последние пару дней набившие оскомину:

…А там точно кто-то есть живой?

…Он же не по-человечески двигается!

…Что, за нас уже роботы дерутся?

Я спокойно иду дальше.

Все дороги здесь ведут в дезинфекционную камеру, где хозяйничают одетые в химзу гуманоиды. Мимо нее не пройти — колючая лента тянется между колонн и турникетов, в незапамятные счастливые деньки помогавших не толпиться орде прилежных тружеников, едущих на работу и с работы.

Слева в клетке прохлаждается парочка «целлюлитов», болтая с морпехом по другую сторону решетки. Я прислушиваюсь, пока санитар водит над Н-2 ультрафиолетовым светильником. Наемник давит на слезу, говорит, сам в армии оттарабанил десять годков. Как и ты, братан. Но морпех не покупается. Говорит, кем ты раньше был, то быльем поросло. Сейчас ты салага, отсоси, дятел.

Так держать, сержант, так им и надо!

Похоже, теперь «целлюлитов» сразу по шее и под арест. Может, Харгрив таки добился своего?

Доктор Химза машет, разрешая проход, — ворота распахиваются. В герметичной дезинфекционной камере поливают бог знает чем, дальний выход с шипением открывается, и я узнаю залетевший в камеру голос. Он чуть хриплее прежнего, усталости побольше — но ведь жив-здоров огурчик!

Шагаю за дверь и упираюсь в Чино.

— Привет, кореш, здорово-то как видеть тебя снова!

Но я смотрю не на Чино, а на человека за его спиной — на полковника Барклая, стоящего в подземелье из растрескавшегося мрамора и бетона среди раскладушек, ящиков с амуницией и ломаных автоматов по продаже мусорной еды. Смотрит на меня искоса, но не отвлекается, занят подробным инструктированием Натана Голда касательно статуса гражданского лица в городе, находящемся на военном положении. Судя по интонациям и выражению полковничьего лица, до Натана доходит медленно.

Ко мне оба поворачиваются одновременно. Голд — само радушие, привет, как я рад и все такое.

Надоело засранцу слушать полковничьи лекции. Барклай более сдержан.

Морпех, рад видеть тебя на борту. Мои люди много и хорошо говорят о тебе. — Полковник без малого улыбается, — Хотя большинству ты кажешься жутким монстром.