— Вчера вечером вы разрешили ей выйти из дому и поглядеть на фейерверк?
— Конечно. Они всегда ходят. А убирают после.
— Но ведь она осталась дома.
— Да ничего подобного.
— Откуда вам известно, мадемуазель?
— Э… да, пожалуй, ниоткуда. Я ее отпустила, она сказала спасибо… Ясное дело, я решила, что она пойдет.
— Наоборот, она осталась в доме.
— Но… Боже мой, как странно!
— Вам кажется, что это странно?
— Еще бы. Я убеждена, что она никогда раньше так не делала. Она объяснила вам, что случилось?
— Ничуть не сомневаюсь, что настоящей причины она мне не открыла.
Ник вопросительно взглянула на него.
— А это имеет какое-то значение?
Пуаро развел руками.
— Право, не знаю, мадемуазель. Любопытно. Вот все, что я пока могу сказать.
— Теперь еще новое дело с этим тайником, — задумчиво заговорила Ник. — Странная какая-то история… и неправдоподобная. Она вам показала эту нишу?
— Она сказала, что не помнит места.
— Уверена, что все это вздор.
— Весьма возможно.
— Эллен, бедняжка, должно быть, выживает из ума.
— Да, у нее явная склонность к фантазиям. Она еще говорила, что Эндхауз недобрый дом.
Ник поежилась.
— А вот в этом она, может быть, и права, — медленно выговорила она. — Мне и самой по временам так кажется. В нем испытываешь какое-то странное чувство…
Ее глаза расширились и потемнели. В них появилось обреченное выражение. Пуаро поспешил переменить разговор.
— Мы уклонились от темы, мадемуазель. Завещание. Последняя воля и завещание Магдалы Бакли.
— Я так и написала, — не без гордости сказала Ник. — Я написала так и велела уплатить все долги и издержки. Я вычитала все это в одной книге.
— Вы, стало быть, писали не на бланке?
— Нет, у меня не было времени. Я торопилась в больницу, к тому же мистер Крофт сказал, что с бланками мороки не оберешься. Лучше написать простое завещание и не ввязываться во всякие формальности.
— Мосье Крофт? Так он был при этом?
— Конечно. Ведь это он меня и надоумил. Сама я ни за что бы не додумалась. Он мне сказал, что если я умру без завещания, то государство почти все загребет себе, а это все-таки обидно.
— Как он любезен, этот превосходный Крофт!
— Да, очень, — с жаром подтвердила Ник. — И он привел Эллен и ее мужа, чтобы, они были свидетелями. О Господи! Что я за идиотка!
Мы удивленно посмотрели на нее.
— Я просто законченная идиотка. Заставила вас шарить по всему Эндхаузу. Оно же у Чарлза! У Чарлза Вайза, моего кузена.
— О! Вот оно в чем дело!
— Мистер Крофт сказал, что завещании положено хранить у адвоката.
— Он совершенно прав, этот милейший Крофт.
— Мужчины бывают иногда полезны, — заметила Ник. — У адвоката или в банке, вот что он мне сказал. И я решила, что лучше у Чарлза. Мы сунули его в конверт и тут же отослали.
Со вздохом облегчения она откинулась на подушки.
— Мне очень жаль, что я была такая дура. Но теперь, слава Богу, все в порядке. Завещание у Чарлза, и, если вы действительно хотите с ним познакомиться, Чарлз, конечно, его покажет.
— Если на то будет ваша санкция, — с улыбкой произнес Пуаро.
— Какая глупость!
— О нет, простая осмотрительность, мадемуазель.
— А по-моему, глупость. — Она взяла со столика, стоявшего у изголовья, листок бумаги. — Так что же надо писать? Покажите гончей зайца?
— Как?
Он был так изумлен, что я невольно рассмеялся.
Затем он начал диктовать, и Ник послушно писала под его диктовку.
— Благодарю, мадемуазель, — сказал он, принимая у нее листок.
— Мне совестно, что я вам задала столько хлопот. Но я правда забыла. Знаете, как это бывает, вдруг раз — и выскочит из головы.
— У человека с последовательным и методическим складом ума так не бывает.
— Как бы мне не пришлось лечиться, — сказала Ник. — Вы прямо развиваете у меня комплекс неполноценности.
— Ни в коем случае. До свидания, мадемуазель. — Он обвел взглядом комнату. — Ваши цветы очаровательны.
— Правда? Красную гвоздику принесла Фредди, розы — Джордж, а лилии — Джим Лазарус. А вот еще…
Она сняла обертку с большой корзинки винограда.
Пуаро изменился в лице.
— Вы его уже пробовали? — спросил он, бросаясь к ней.
— Нет. Еще нет.
— Не трогайте его. Вы не должны есть ничего из того, что вам приносят знакомые. Ничего. Вы поняли, мадемуазель?