Убийство в Восточном экспрессе

Немка выпучила на него кроткие голубые глаза.

— Что вы, господин! В коридоре был один проводник. Все давно спали.

— Ни проводника вы все-таки видели?

— Да, господин.

— Что он делал?

— Он выходил из купе, господин.

— Что? Что? — накинулся на горничную мсье Бук. — Из какого купе?

Хильдегарда Шмидт снова переполошилась, и Пуаро бросил укоризненный взгляд на своего друга.

— Ничего необычного тут нет, — сказал он. — Проводнику часто приходится ходить ночью на вызовы. Вы не помните, из какого купе он вышел?

— Где-то посреди вагона, господин. За две-три двери от купе княгини.

— Так, так. Расскажите, пожалуйста, точно, где это произошло и как.

— Он чуть не налетел на меня, господин. Это случилось, когда я возвращалась из своего купе с пледом для княгини.

— Значит, он вышел из купе и чуть не налетел на вас? В каком направлении он шел?

— Мне навстречу, господин. Он извинился и прошел по коридору к вагону-ресторану. В это время зазвонил звонок, но, мне кажется, он не пошел на этот вызов.

Помедлив минуту, она продолжала:

— Но я не понимаю. Как же…

Пуаро поспешил ее успокоить.

— Мы просто выверяем время, мадам, — сказал он. — Это чистейшая формальность. Наверное, бедняге проводнику нелегко пришлось в ту ночь: сначала он будил вас, потом эти вызовы…

— Но это был вовсе не тот проводник, господин. Меня будил совсем другой.

— Ах, вот как — другой? Вы его видели прежде?

— Нет, господин.

— Так! Вы его узнали, если б увидели?

— Думаю, да, господин.

Пуаро что-то прошептал на ухо мсье Буку. Тот встал и пошел к двери отдать приказание.

Пуаро продолжал допрос все в той же приветливой и непринужденной манере:

— Вы когда-нибудь бывали в Америке, фрау Шмидт?

— Нет, господин. Мне говорили, это замечательная страна.

— Вы, вероятно, слышали, кем был убитый на самом деле, слышали, что он виновен в смерти ребенка?

— Да, господин, слышала. Это чудовищное преступление ужасный грех! И как Господь только допускает такое! У нас в Германии ничего подобного не бывает.

На глаза ее навернулись слезы.

— Да, это чудовищное преступление, — повторил Пуаро.

Он вытащил из кармана клочок батиста и показал его горничной:

— Это ваш платок, фрау Шмидт?

Все замолчали, женщина рассматривала платок. Через минуту она подняла глаза. Щеки ее вспыхнули:

— Что вы, господин! Это не мой платок.

— Видите, на нем стоит Н — вот почему я подумал, что это ваш: ведь вас зовут Hildegarde.

— Ах, господин, такие платки бывают только у богатых дам. Они стоят бешеных денег. Это ручная вышивка. И скорее всего, из парижской мастерской.

— Значит, это не ваш платок и вы не знаете, чей он?

— Я? О нет, господин.

Из всех присутствующих один Пуаро уловил легкое колебание в ее голосе.

Мсье Бук что-то горячо зашептал ему на ухо. Пуаро кивнул.

— Сейчас сюда придут три проводника спальных вагонов, обратился он к женщине, — не будете ли вы столь любезны сказать нам, кого из них вы встретили вчера ночью, когда несли плед княгине?

Вошли трое мужчин: Пьер Мишель, крупный блондин — проводник спального вагона АФИНЫ — ПАРИЖ, и грузный кряжистый проводник бухарестского вагона.

Хильдегарда Шмидт пригляделась к проводникам и решительно затрясла головой.

— Тут нет того человека, которого я видела вчера ночью, господин, — сказала она.

— Но в поезде нет других проводников. Вы, должно быть, ошиблись.

— Я не могла ошибиться, господин. Все эти проводники высокие, рослые мужчины, а тот, кого я видела, — невысокого роста, темноволосый, с маленькими усиками. Проходя мимо, он извинился, и голос у него был писклявый, как у женщины. Я его хорошо разглядела, господин, уверяю вас.

Глава тринадцатая

Пуаро подводит итоги

— Невысокий темноволосый мужчина с писклявым голосом, сказал мсье Бук.

Троих проводников и Хильдегарду Шмидт отпустили восвояси.

Мсье Бук в отчаянии развел руками:

— Ничего не понимаю, решительно ничего! Значит, этот враг Рэтчетта, о котором тот говорил, все-таки был в поезде? И где он теперь? Не мог же он просто испариться? У меня голова кругом идет. Скажите же что-нибудь, умоляю вас. Объясните мне, как невозможное стало возможным?

— Очень удачная формулировка, — сказал Пуаро. — Невозможное произойти не могло, а следовательно, невозможное оказалось возможным вопреки всему.