Библиотекарь

Дежнев втащил меня внутрь автобуса:

— Ты как?

— В порядке… — я упал на сиденье.

Рядом на полу лежала Вероника, с задранным ватником и спущенными до лобка ватными штанами. Она зажимала натрое распоротый низ живота. С каждым вдохом сквозь скрюченные пальцы плескало мутной, почти синего цвета, кровью. Обезумевшая Анна затыкала чудовищную рану тряпичным комом.

Гаршенин пытался заволочь в автобус обмякшего Сухарева. Гарпун, пробивший тело насквозь, застревал в узких дверях, и поникшая Сашина голова вздрагивала от толчков.

Автобус дважды сильно накренило и тряхнуло. Снаружи орали чужие голоса. В окна полетели камни, посыпались осколки. Следом за Гаршениным и Выриным запрыгнул на ступеньку Иевлев.

— Да быстрее же! Быстрее! — надсадно кричал он отставшим широнинцам.

— Садитесь в машину! — сорванным шепотом подсказывал Гаршенин.

Я видел, как остатки двух первых ватаг, словно расслышав совет Гаршенина, загнали деревца под днище «Нивы» и опрокинули ее. Бронированный отряд, тот самый, что умело и жестоко расправился с обряженными в желтое крестьянское лыко ульяновскими терпилами, теснил наших товарищей, не давая пробиться к автобусу.

— Не успевают! — бесновался Вырин.

С каждой секундой они отдалялись — Луцис, волокущий Светлану, Таня, крестящая пространство рапирой. Прощально махнул Кручина, предлагая нам продолжать бегство. Озеров и Дзюба срослись спинами в единый неприступный организм боя, жалящий кайлом и рубящий топором. Дорога свернула, и они исчезли из виду…

— Марат Андреевич! — заорал я. — Задний ход!

Визгнули задавленной свиньей тормоза. Инерция скорости сначала вжала меня в кресло, потом швырнула на залитый кровью скользкий пол. Голова Вероники соскочила с колен сестры, посмертно освобожденный от гарпуна Сухарев слетел с сиденья и покатился.

— Марат Андреевич! — надрывался Вырин. Высунувшись в разбитое окно, он указывал на дорогу, где прямо по курсу притаилась новая опасность. Впереди, метрах в ста от буксующего автобуса высился новый завал. Вдвое шире прежнего. Возле массивных, как музейные колонны, стволов копошились вооруженные люди. Спустя мгновение они бежали плотной, ревущей сворой — не меньше пятидесяти разъяренных бойцов…

— Марат Андреевич, давайте обратно! — завопил я. — Подбираем наших, и к сельсовету! Разворачиваемся!

Выпуклое автобусное рыло с разгона врезалось в спины врагов. Могучий удар выплеснул на лобовое стекло распластанное тело, как бык подбросил в воздух второе, взмахнувшее тряпичными руками.

Гаршенин на манер весла выставил в разбитое окно косовище. Черненое лезвие рассекло панцирное туловище. Николай Тарасович и Анна высадились парным десантом и теперь гвоздили противника направо и налево. Вырин, держась за дверной поручень, до брызг рубил саперной лопаткой. Строй рассыпался, враги в панике метнулись к обочинам. Тут я увидел широнинцев. Их было всего четверо. Кручина в иссеченной кирасе и мятой пожарной каске, из бедра торчал тонкий дротик, похожий на дрожащую антенну. Танины волосы срослись в кровавые жесткие косицы, рваная точащая рана перечеркнула бледный лоб. Дзюба опустил кайло и прикрылся рукой, как если бы ему в глаза бил ослепительный луч. Озеров отшатнулся, будто увидел запрещенное диво.

— Зачем?! — спустя миг простонал Игорь Валерьевич. — Теперь же все подохнем!

В Таниных глазах читался укор. Она тоже не желала нашего возвращения. Залитые кровью, точно с них содрали кожу, лица Дзюбы и Озерова изобразили отнюдь не радость, а недоуменное отчаяние. Ни на что не надеясь, не осуждая, они готовились ценой своих жизней подарить нам возможность спасения, а мы помешали их плану.

Потом я увидел распростертого Луциса. Он замер в движении, будто полз по-пластунски. Поодаль лежала Светлана, головой в тусклой кровяной луже, похожей на нимб…

Приближались нечеловеческие рев и топот. Казалось, исполненные рыком гортани оседлали обезумевший табун. Возле обочины одинокий воин с железной культей созывал разбежавшихся ватажников. На высокой ноте протяжный крик перешел в пение, лунное, волчье. Хриплый голос завывал о Книге, о пережитом ужасе терпения, о близком избавлении от мук. Импровизация без рифмы и размера, как бабий похоронный плач, летела через лес. И люди возвращались, полные смертной решимости довести начатое до конца…

— Все в автобус! — я очнулся от завораживающей жути. — Приказываю! — затем взвалил на спину Луциса, спотыкаясь, поволок к дверям. Иевлев поднял на руки Светлану. Захлебнувшуюся новым горем Анну почти силой тащил Кручина.