Библиотекарь

Горн доверительно шепнула:

— Спорим… К вечеру… Их останется вдвое меньше… Плевать… Да, Алешка? Пойдем в дом… Поговорим, дело есть… Куда собрались?! — это уже адресовалось наемникам. — Умники! А убирать за собой!? Взяли лопаты… И роем могилы…

Горн вытащила из земли свою трость. Я увидел, что она заканчивалась не резиновым набалдашником, а острием, как на альпенштоке. Старуха развернулась и зашагала к сельсовету. Я послушно двинулся за ней.

Увязавшуюся за нами свирепого вида немолодую с обожженной щекой бабу Горн называла Машей. Эта особь, видимо, была у старухи денщицей. Она несла туго набитую дорожную сумку, из расползшейся змейки торчал железный колпачок термоса.

Стража осталась снаружи — две крупных работницы с молотками замерли у порога. С нами в комнату вошла лишь денщица Маша. Оценив скромное убранство, она сразу выбрала для начальницы единственный стул с высокой спинкой и подлокотниками и заботливо положила на жесткое фанерное сиденье плоскую, как блин, думку. Мохнатый пуфик она сунула Горн под ноги. Из той же сумки Маша извлекла телескопическую подставку. На круглом подносе поместились термос и чашка с дымящимся, пахнущим мятой настоем, маленькая сахарница, полная рафинада, и ложка.

Клевец вместе с панцирем и шлемом был отнят на входе охраной, тем не менее бдительная Маша еще раз обыскала меня. В кармане штанов обнаружилась золингеновская бритва. Денщица продолжила досмотр с особым пристрастием, бесстыдно шаря цепкими пальцами в паху и ягодицах. После обыска Маша укутала зябкую Горн пледом — старуха принимала заботу, так и не выпустив ридикюль, опасную трость она прислонила к подлокотнику. Растопив печь, Маша удалилась.

Горн с обещанным разговором не торопилась. Вначале долго размешивала сахар. Внезапно спросила:

— Может, чаю хочешь? Полезный, мятный… — не дожидаясь согласия, она взяла железный колпачок термоса и щедро плеснула туда кипятку, бросила два кубика рафинада, помешала. — Возьми…

Тонкий металл нагрелся за секунду. Словно нарочно, Горн налила чаю до краев. Я чуть не выронил раскаленный стакан, умудрился поставить его на пол, обварив ладонь, и присел на низкую лавку. Подушечки пальцев вздулись красными волдырями.

Горн криво улыбнулась:

— Как на Украине говорят… Горячий — дуй, дураче! Обжегся? Нет? Спросить хочешь?

— Да, Полина Васильевна. Почему меня не убили?

— Вопрос интересный… Потому что нужен…

— Кому? — как ни пытался я сохранить мужество, голос дрогнул. — Моховой вашей?

— Лизке? — Горн пожевала бескровными губами, мелко вздохнула. — Нет больше Лизки… Ритка убила… Селиванова… Большое горе… Утрата невосполнимая… Месяц скорбим… — Впрочем, особой печали в голосе не слышалось. — Я теперь за старшую…

— Селиванова? — ошалело переспросил я. — Маргарита Тихоновна?! Она убила Мохову?

— Ну да, — нетерпеливо подтвердила Горн. — Ритка-Маргаритка. Гнида такая. Пришла к Лизке… Поговорили… А затем заколола. Спицей в горло… Сказала: «Лизка идеалы предала»… — тут Горн всплеснула руками. — Какие идеалы?!

— И что теперь с Маргаритой Тихоновной? — спросил я, заранее догадываясь об ответе.

— По законам военного времени… — Горн посуровела. — Все ясно?

— Кажется, да. Вы считаете, что читательница широнинской читальни могла убить Мохову только по приказу библиотекаря. И теперь решили отомстить…

Горн, растеряв серьезность, фыркнула:

— Аналитик… Ритка наша была! Всегда! — она добродушно рассмеялась. — Селиванову еще до Невербино внедрили. За год… Не одну Ритку. Многих. Они задание имели. Информацию собирать. Докладывать…

Я понимал, что Горн говорит правду, но представить себе принципиальную, кристально честную Маргариту Тихоновну ловким резидентом моховского клана так и не смог.

— Дело-то плевое, — продолжала Горн. — Мы шарашку местную хлопнули. Полностью… Чтобы без свидетелей. Книжку забрали… Ритка прибежала к соседям: «Примите, Мохова разорила»… Беженка. Ее и взяли. Пожалели… Видишь, как просто… А Селиванова — наша, моховская.

Все это с трудом укладывалось в голове. Я не осуждал Маргариту Тихоновну за двуличную жизнь. Память отказывалась предать наши долгие беседы летними вечерами, старые пластинки, чай из электросамовара, бисквиты, наконец, страшный хаос сентября, когда только моральная поддержка Маргариты Тихоновны помогла мне остаться библиотекарем и не потерять душевное мужество.