Сестра милосердия

– Фельдшером… – автоматически подсказала Таня.

– Ну да! Вот им самым! Она умерла, когда мне годик всего был. А я ее помню. Надо мной все ребята смеялись, когда я им про нее рассказывал… А я все равно помню! Она такая была… Ну вот как вы… На вас сильно похожая!

– Ну что ты, Гришук… – сдавленно прохрипела Таня, изо всех сил пытаясь сдержать слезы жалости. Еще того не хватало, чтобы и она в слезах сейчас поплыла…

– Да, точно похожая! Вот вы же не стали бы меня обратно сдавать, правда, теть Тань?

– Нет, не стала бы… Ни за что на свете не стала бы! Но знаешь ли, Гришук… Ты все равно постарайся ее простить, эту свою… Бывшую маму. Она, наверное, и не плохая совсем, а? Просто она… понять должна, что она хорошая. Ей время для этого нужно, наверное. Вот она поймет и придет к вам обратно. И все будет тогда хорошо. И все образуется…

– Нет, теть Тань, не образуется… – горестно помотал рыжей головой Гриша. – Вы просто не понимаете ничего. У нас и Катьку Иванову, и Вовку Артемьева, и других ребят вот так вот забирали, а потом обратно привозили. Знаете, как страшно обратно в детдом возвращаться? Нет, там не плохо, там все есть, но все равно страшно. Лучше бы уж и совсем не забирали. Вон Вовка Артемьев – сразу курить стал, когда обратно пришел. Смолит и смолит по две пачки в день… А Катька два месяца ни с кем вообще не разговаривала, ее Ольга Ивановна к врачу какому-то умному возила, чтоб он ее обратно разговаривать научил…

– Гриш! Знаешь что? Давай с тобой так договоримся: ты сейчас вдохнешь побольше в себя воздуху, а потом выдохнешь – и больше бояться не будешь! Потому что ты в детдом точно уже не вернешься, я знаю. И думать об этом не смей. И в папе своем тоже сомневаться не смей – он у тебя замечательный! Все будет хорошо, все образуется, Гришук, вот увидишь… Доедай давай свой пирог и иди спать. И чай вон у тебя остыл совсем…

Обняв за хлипкие плечики, она проводила его в комнату, подоткнула одеяло под свернувшееся калачиком на мягкой перине тельце, подержала в руках вихрастую голову, ласково ее поглаживая, пока он не засопел трудно-простуженно через порушенные слезами носовые перегородки. Уснул, слава богу. Гриша, Гришенька, Гришук, сынок приемный Павла Беляева. Глупый Григ…

Вернувшись на кухню, Таня села перед своим полезным салатиком, отправила в рот полную ложку, начала жевать упорно, как и полагается, тридцать три раза, чтоб не вздумали куда увильнуть потом да не усвоиться в организме нужные ей витамины. Челюсти жевали, а голова думала, гоняла внутри себя новые мысли. Каков, каков оказался на самом деле этот Павел Беляев-то! Ничего себе, мужик из телевизора! От красавицы жены отказался, значит, ради детдомовского рыжего заморыша! Черт возьми, приятно-то как…

Она улыбнулась и вздохнула легко, будто поступок Павла Беляева был личным ее достижением и гордостью, будто на глазах ее только что вручили Павлу Беляеву медаль за мужество и человеческую порядочность. Ай да Павел Беляев, ай да… нет, не сукин сын. Хороший, хороший мужик этот Павел Беляев. А вот жена его – дура. Ну как есть дура! Да разве можно было двух таких замечательных мужиков бросать? Вот она ни за что не смогла бы. Хоть убейте. Эх, жалко, что не похожа она на артистку из американского кино… Да будь она чуть пограмотнее, да покрасивше, да телом потоньше, да поумнее… Уж она бы ей, этой раскрасавице Жанне, показала…

Что бы такого показала она жене Павла Беляева и не состоявшейся матери рыжего детдомовца Гриши, она уж не стала додумывать. Зачем? От этого ни ученее, ни красивше все равно не станешь. Ну, не дал Бог, что с этим поделаешь. Ну и ладно. Ей и в своей неказистой шкурке хорошо живется. И счастьем ее Бог не обошел. Тьфу-тьфу, как бы опять не сглазить, как в прошлый раз…

Глава 19

Прощались с постояльцем своим тяжело. Так тяжело, как с родненькой кровиночкой какой. Вроде и прожили бок о бок всего неделю, а поди ж ты – успели привыкнуть. Вот что у них с бабкой за судьба такая? Только и делает, что искушает их всякими в последнее время привязанностями. Только приложились к ребенку всем сердцем – глядишь, и отрывать его уже надо…

Бабка всплакнула даже, утирая маленькие глазки концами белого головного платочка, и руки сухие тряслись, как в лихорадке. И у Тани глаза слезой заволокло. Павел Беляев смотрел на них благодарно и грустно, и что-то еще было в его взгляде такое… озадаченное немного. А Глупый Григ все трещал и трещал без умолку, и синие глаза горели радостью – дождался-таки отцова приезда. Но радость в них тут же и поблекла, когда он вывернулся из его рук, чтоб проститься со своей мудрой подружкой, и сменилась недетской совсем печалью. Так вдруг бросился бабку обнимать – чуть с ног не сшиб…