Игра Джералда

Голод прошел, но не жажда, и по мере того, как этот нескончаемый день переходил в вечер, она поняла, что простая жажда (только одна она и ничего больше) могла совершить то, чего не смогли ни усиливающиеся боли, ни сама грядущая смерть: свести ее с ума. Теперь не только рот и гортань пылали от жажды – все ее тело изнемогало без воды. Даже веки горели от жажды; закрывая глаза, она видела все тот же запотевший бокал холодной воды, ее мучения становились невыносимыми, и она вновь начинала стонать.

Все эти беды должны были бы вытеснить из ее сознания страх перед ночным гостем, но время шло, а белолицый незнакомец все глубже проникал в ее мозг. Она все время видела его фигуру в кружке света, который еще остался в ее угасающем сознании, и, хотя деталей его одежды Джесси не могла разобрать, она ясно различала злобную усмешку провалившихся губ, которая все сильнее изгибала его рот по мере того, как солнце двигалось к западу. Он держал свою коробку открытой, а в ее ушах звучал стук костей и драгоценных камней, которые он время от времени перемешивал правой рукой.

Он придет и заберет ее. Он придет, когда стемнеет. Молчаливый зловещий незнакомец, белолицый призрак…

«Для тебя уже нет тайн, Джесси. Это была Смерть, и ты ее видела, как это бывает с людьми, умирающими в одиночестве. Да, они ее видели – это отпечатывается на их замерших лицах, ты можешь прочесть это в их полных ужаса глазах. Это старуха Смерть, и, когда солнце сегодня зайдет, она снова придет за тобой».

После трех часов ветер снова поднялся. Задняя дверь опять стала скрипеть и стучать. Вскоре замолчала пила, и теперь было слышно, как волны бьются о скалы. Гагара замолкла; возможно, она улетела на юг, а может, выбрала другую часть озера, куда не доносятся странные крики из летнего коттеджа.

«Я теперь тут одна. – подумала Джесси. – Пока не придет ночной гость».

Она уже не пыталась представить его простой игрой воображения: слишком хорошо она его видела и слышала.

Новая судорога впилась в левую руку, и ее лицо исказилось гримасой боли. Казалось, в ее сердце одну за другой вонзали иглы. Нервный узел в солнечном сплетении вспыхнул, как сухая солома. Эта боль была новой и очень острой – такой боли она еще не испытывала. Боль эхом отразилась в ее голове. Она пыталась кричать, но голоса не было. Свет померк в глазах. В какой-то миг она почувствовала, что это конец: но приступ прошел.

Она медленно приходила в себя; пот струился по телу; голова бессильно откинулась назад, спутанные волосы застилали глаза. На некоторое время она забыла о жажде – все ее внимание сейчас было сконцентрировано на этом пучке нервов под грудью: действительно ли боль ушла или она сейчас вспыхнет снова? Она ушла.., но ненадолго, с обещанием снова вернуться. Джесси закрыла глаза, молясь ниспослать ей сон. Даже короткое забвение среди этой долгой и мучительной агонии было бы прекрасно.

Но сон не приходил, а пришла Чудо-Юдо, девочка-подросток, и без колодок. Теперь она была свободна, как птица: соблазнительница или соблазненная, Бог его знает, и пришла ли она из обычного пуританского городка Новой Англии или еще откуда, но она была торжествующе свободна и одна, и она не пыталась прятать глаза, чтобы проходящий парень не подмигнул ей. Трава была темно-зеленого цвета: далеко, на склоне холма, паслись овцы. Колокол, который Джесси слышала раньше, так же посылал в темнеющее небо свои монотонные звоны.

На ней была голубая фланелевая ночная рубашка с большим желтым кружевом в центре – не слишком пуританское одеяние, но зато достаточно удобное, ибо оно укрывало ее с ног до шеи. Джесси любила эту рубашку и была рада снова ее увидеть.

Она носила ее между пятнадцатью и двадцатью годами, пока наконец Рут не убедила ее выбросить эту штуку в мусорную корзину.

Волосы девочки, которые совершенно закрывали лицо, когда она нагибалась, теперь были завязаны сзади темно-синей лентой. Она выглядела взволнованной и счастливой, что совершенно не удивило Джесси. Ведь она все же вырвалась из пут, и Джесси была рада за нее, но хотелось сказать этой девочке, чтобы она не просто безумно пользовалась своей свободой, но ценила и берегла ее, как самую большую драгоценность.

«Я все-таки, видимо, уснула, – смутно подумала Джесси, – потому что все это, конечно, сон…» Еще одна судорога, не такая сильная, как та, что свела солнечное сплетение и охватила правое бедро. Она открыла глаза и увидела все ту же спальню, на стенах которой уже лежали длинные косые тени. Сумерки быстро приближались. Джесси услышала скрип и стук задней двери, почувствовала запах пота и мочи, тяжелое, хриплое дыхание. Это она. Ничего не изменилось. Ее руки озябли – значит, они еще живы. Трудно понять, спала она или нет. Вспоминала все это или видела сон?