Краем глаза

— Тихо, сладенькая, тихо, все хорошо, — шептала Целестина и гладила дочку по лбу и волосам, пока ее прикосновения не прогнали дурной сон.

В поисках чего-то недоговоренного, факта, который мог бы объяснить, отчего имя Бартоломью так глубоко запало в подсознание маньяка, Ванадий задавал все новые вопросы, пока наконец Целестина не вспомнила и не поделилась с ним искомой информацией: Каин, насилуя сестру, крутил и крутил на магнитофоне черновой вариант проповеди «Этот знаменательный день».

— По словам Фими, этот псих полагал, что это забавно. Но голос отца при этом и… ну, возбуждал его, возможно, тем, что Фими испытывала большее унижение, ибо, насилуя ее под проповедь нашего отца, он унижал и его. Но об этом мы папе так и не рассказали. Не видели особого смысла.

Какое-то время Том сидел, наклонившись вперед, вглядываясь в виниловые плитки пола, обдумывая ее слова. Потом заговорил:

— Связь, конечно, есть, но мне далеко не все ясно. Итак, он получал дополнительную остроту ощущений, насилуя Фими под аккомпанемент проповеди ее отца… и, возможно, пусть он этого не понимал, слова преподобного запали ему в душу. Я не думаю, что наш трусливый женоубийца обладает чувством вины… хотя, кто знает, может, твой отец сотворил чудо и брошенное им семечко проросло.

— Мама всегда говорит, что свиньи точно полетят, если папа сочтет нужным убедить их, что у них есть крылья.

— Но в проповеди «Этот знаменательный день» Бартоломью — апостол, историческая фигура, и он используется как метафора с тем, чтобы показать последствия наших самых обычных дел.

— И что?

— Он — не реальный, ныне живущий человек, которого следует бояться Каину. Откуда у него взялась эта навязчивая идея? Почему он ищет Бартоломью? — Он встретился взглядом с Целестиной, словно она могла ответить на его вопросы. — А существует ли настоящий Бартоломью? И какое отношение имеет он к нападению на тебя? Есть ли здесь какая-то связь?

— Я думаю, мы свихнемся, как и он, если попытаемся разобраться в его перевернутой с ног на голову логике.

Ванадий с ней не согласился.

— Я думаю, он одержим злом, но не считаю его сумасшедшим. И он глуп, каким зачастую бывает зло. Он слишком самодовольный и тщеславный, чтобы признать собственную глупость, поэтому и попадает в ловушки, которые сам же и ставит. Но глупость не делает его менее опасным. Он даже более опасен, чем мудрый человек, думающий о последствиях.

Монотонным, гипнотизирующим голосом, убедительными доводами, неспешностью манер, меланхоличностью, умом, светящимся в серых, особенно прекрасных на изуродованном лице глазах, Ванадий напоминал мощную гранитную глыбу, которая устояла бы в любом катаклизме, укрыла бы от любой опасности.

— Все полисмены такие же философы, как вы? — спросила Целестина.

Ванадий улыбнулся:

— Только те, кто вначале побывал в священниках. Да, мы любим поразмышлять. Насчет остальных… их немного, но, наверное, больше, чем ты думаешь.

Шаги в коридоре привлекли их внимание к открытой двери. В комнату ожидания вошел хирург, во всем зеленом, только что из операционной.

Целестина поднялась, сердце забилось в груди, его удары напоминали приближающиеся шаги человека, несущего дурную весть. И в голове теснились ужасные мысли. Но две секунды спустя хирург развеял ее опасения:

— Операция прошла хорошо. Сейчас он в реанимации, но скоро его переведут в палату интенсивной терапии. Состояние у него тяжелое, но я уверен, что до окончания этого дня положение улучшится. Он выкарабкается.

Этот знаменательный день. Завершение одного дает начало другому. Но, слава богу, на этот раз обошлось без завершения.

На миг освобожденная от необходимости быть опорой спящей Ангел и Уолли, Целестина повернулась к Тому Ванадию, увидела в его серых глазах печаль и надежду, которые испытывала сама, увидела в его изуродованном лице уверенность в том, что добро всегда возьмет верх над злом, прислонилась к нему и наконец позволила себе расплакаться.

Глава 72

В своем «Форде», с вышитыми подушками, картинами Склента и книгами Зедда, Каин Младший, для всех Пинчбек, покинул район Залива, можно сказать, через черный ход. По шоссе № 24 доехал до Орехового Ручья. Орехов он там не заметил, зато нашел гору и небольшой заповедник с милым названием: «Гора дьявола». Шоссе № 4 привело его к Антиоху, реку он пересек к западу от Бетел-Айленд. Те, кто занимался расширением своего словарного запаса, знал, что слово «bethel» означает «святое место».