Апокалипсис Томаса

— Они не понимают, кто я. Если мне и суждено умереть насильственной смертью, моими убийцами могут быть только люди, которые знают, кто я.

— И кто ты? — спросил я.

— Сердцем ты знаешь.

— А когда это узнает мой разум?

— Ты знал это с того момента, когда увидел меня на том пирсе.

— Может, я не так умен, как ты думаешь.

— Ты не просто умен, Одди. Ты мудр. Но еще и боишься меня.

— Я боюсь многого, но не тебя, — в удивлении ответил я.

Она улыбалась нежно, без пренебрежения.

— Со временем, молодой человек, ты осознаешь свой страх, а потом поймешь, кто я.

В свои восемнадцать она иногда называла меня «молодой человек», хотя мне почти двадцать два. Вроде бы должно звучать странно, но мне так не казалось.

— Пока я в Роузленде в безопасности, но смертельная угроза нависла над кем-то еще, и этот кто-то отчаянно нуждается в твоей помощи, — продолжила она.

— Кто?

— Вера в свой дар приведет тебя к нему.

— Ты помнишь женщину на лошади, о которой я тебе рассказывал? Сегодня я снова встретился с ней лицом к лицу. Она сумела сказать мне, что здесь ее сын. Девяти или десяти лет. И он в опасности, хотя я не знаю, что ему грозит или почему. Именно он ждет от меня помощи?

Она пожала плечами:

— Всего я не знаю.

Я допил чай.

— Я не верю, что ты когда-либо лгала, но каким-то образом ты постоянно уходишь от прямого ответа.

— Если слишком долго смотреть на солнце, ослепнешь.

— Еще одна загадка.

— Это не загадка. Метафора. Я говорю тебе правду, пусть и не в лоб, потому что правда, высказанная в лоб, может причинить непоправимый вред, точно так же, как солнце может выжечь глаза.

Я отодвинул стул.

— Я очень надеюсь, что ты не окажешься еще одной нью-эйджской пустоголовкой.

В сравнении с серебристостью ее смеха моя последняя фраза выглядела очень уж грубой.

— Я не собирался тебя обидеть.

— Я и не обиделась. Ты всегда говоришь от чистого сердца, а в этом нет ничего плохого.

Когда я поднялся со стула, собаки завиляли хвостами, но ни одна не шевельнулась, чтобы сопроводить меня.

— Между прочим, тебе незачем бояться умереть дважды, — вдруг добавила Аннамария.

Если она говорила не о моем кошмаре, забросившем меня в Освенцим, совпадение выглядело бы сверхъестественным.

— Откуда тебе известно о моих снах? — спросил я.

— Страх умереть дважды преследует тебя во сне? — ответила она вопросом, опять уйдя от прямого ответа. — Если так, не обращай внимания.

— Что это вообще значит… умереть дважды?

— Со временем ты поймешь. Но из всех, кто живет в Роузленде, в этом городе, в этом штате и стране, ты, возможно, последний, кому нужно бояться умереть дважды. Ты умрешь один и единственный раз, и смерть эта не будет иметь никакого значения.

— Любая смерть имеет значение.

— Только для живых.

Видите, почему я стремлюсь максимально упростить свою жизнь? Будь я бухгалтером, мою голову занимали бы подробности финансовых обстоятельств моих клиентов, а если бы я еще видел души людей, задержавшиеся в этом мире, или пытался найти здравый смысл в словах Аннамарии, моя бедная голова точно бы лопнула.

Свет напольной лампы, пройдя через стеклянный абажур, окрашивал ее лицо в цвет лепестков желтой розы.

— Только для живых, — повторила она.

Иногда, если я встречался с ней взглядом, что-то заставляло меня отводить глаза, а мое сердце трепетало от страха. Боялся я не ее. Боялся… чего-то такого, что не мог определить. И чувствовал, как сосет под ложечкой.

Теперь мой взгляд сместился с Аннамарии на собак, устроившихся на диване.

— Сейчас я в безопасности, — продолжила она, — а ты — нет. Если ты усомнишься в справедливости своих действий, то умрешь в Роузленде, одной и единственной смертью.

Подсознательно я поднял руку к груди, чтобы пощупать медальон-колокольчик, который носил под свитером.

Когда мы впервые встретились на пирсе в Магик-Бич, Аннамария носила этот искусно сработанный серебряный колокольчик, размером с наперсток, висевший на серебряной цепочке. Единственное светлое пятнышко в тот хмурый, с затянутым облаками небом день.

В один момент, даже более странный, чем все время, проведенное мной с этой женщиной, за четыре дня до нашего появления в Роузленде, она сняла цепочку с колокольчиком с шеи и протянула мне со словами: «Ты умрешь за меня?»