Апокалипсис Томаса

Что еще более странно, я, хотя едва ее знал, ответил «да» и взял медальон.

Более чем семнадцать месяцев тому назад, в Пико Мундо, я бы с радостью отдал жизнь, чтобы спасти мою девушку, Сторми Ллевеллин, без колебания подставился бы под пули, которые попали в нее, но судьба не предоставила мне шанса принести себя в жертву.

С тех пор я часто мечтал о том, чтобы умереть вместе с ней.

Я люблю жизнь, люблю красоту этого мира, но без Сторми мир со всеми его чудесами всегда будет ущербным.

Однако я никогда не совершу самоубийство и сознательно не окажусь там, где меня могут убить, потому что самоуничтожение — это отказ от дара жизни, чудовищная неблагодарность.

Благодаря годам, которые мы со Сторми провели вместе, я обожаю жизнь. И не перестаю надеяться, что мы с ней обязательно встретимся, если я и дальше буду жить так, чтобы она ни в чем не смогла упрекнуть меня.

Наверно, именно по этой причине я с такой готовностью согласился защищать Аннамарию от ее все еще неизвестных мне врагов. С каждой спасенной мною жизнью я, возможно, уберегаю от смерти человека, который кому-то так же дорог, как мне была дорога Сторми.

Собаки переглянулись, потом посмотрели на меня, словно им стало стыдно от того, что я не смог выдержать взгляда Аннамарии.

Собравшись с духом, я вновь поднял на нее глаза и услышал:

— Грядущие часы станут проверкой твоей воли или разобьют тебе сердце.

Хотя эта женщина вызывала во мне — и других — желание защитить ее, я иногда думал, что это именно она предлагала защиту. Миниатюрная, чуть ли не хрупкая, Аннамария, несмотря на последнюю треть беременности, создавала образ ранимости, чтобы вызвать сочувствие и привести меня к ней, а уж она могла обеспечить мне безопасность под своим крылом.

— Ты чувствуешь, молодой человек, как он несется к тебе, апокалипсис, апокалипсис Роузленда.

— Да, — ответил я, крепко прижимая колокольчик к груди.

Глава 5

Если кто-то в Роузленде находился в опасности и отчаянно нуждался в моей помощи, как говорила Аннамария, речь, возможно, шла о сыне давно умершей женщины, скакавшей на жеребце. Он, естественно, никак не мог быть юнцом, каким его показала мне мать-призрак. Но я, тем не менее, подозревал, что опасность все-таки грозит кому-то из ее родственников. Интуиция подсказывала: ее убийство, будучи раскрытым, могло стать ниточкой, потянув за которую я мог бы размотать весь клубок тайн Роузленда. А если ее убийца по прошествии стольких лет жив, то человек, которому требовалась моя помощь, мог оказаться его следующей жертвой.

Обе конюшни размерами и роскошью не могли соперничать с конюшней Версаля и не настолько бросались в глаза, чтобы побудить революционеров оторваться от повторных показов «Танцев со звездами» и с энтузиазмом расчленить всех обитателей Роузленда, но до дощатых стен и дранки на крыше дело не дошло. Оба здания построили из кирпича, под черепичной крышей, с каменными резными наличниками и оконными стеклами в свинцовой оправе. То есть предназначались они для породистых лошадей.

Стойла не открывались снаружи. С двух сторон каждого здания имелась большая бронзовая дверь, которая сдвигалась в стену на заглубленных в пол и потолок направляющих. Двери, наверное, весили по две тонны каждая, но их идеально сбалансировали при установке, колесики хорошо смазали, так что требовалось минимальное усилие, чтобы открыть или закрыть такую дверь.

Каждую из них украшали барельефы трех мчащихся лошадей, выполненные в стиле арт-дето. Под лошадьми выгравировали одно слово — «РОУЗЛЕНД».

Сорняки высотой по пояс становились ниже по мере приближения к конюшням. В десяти футах от первого здания они исчезли вовсе.

Я мог и не почувствовать, что здесь что-то не так, если б находился среди сорняков, а не на голой земле. Но что-то показалось мне странным, и я остановился в шести футах от бронзовой двери.

До того, как крик негагары разорвал тишину моей первой ночи в Роузленде, до того, как я увидел лошадь-призрак и ее прекрасную наездницу, задолго до того, как я увидел жутких существ, летящих ко мне под желтым небом, поместье Роузленд поразило меня тем, что здесь все не так. Великолепное, но не благородное. Купающееся в роскоши, но неуютное. Элегантное, но в своей избыточности не утонченное.

Каждый великолепный фасад, казалось, скрывал тлен и гниение, которые я буквально видел. Поместье и его обитатели утверждали, что в Роузленде нет ничего необычного, но за каждым углом и при каждой встрече я ощущал обман, уродство и странности, которые ждали, когда же их явят миру.