Вам возвращаю Ваш портрет

Хорошей известностью славилась игра в «чик или лишку». Это когда зажимается в ладони горстка мелочи и желающему предлагается отгадать, делится ли оказавшаяся сумма на двое, тогда будет «чик», если нет — будет «лишка». Но опять таки, в самый ответственный момент могла возникнуть волшебная копеечка, привязанная через рукав на тонкой леске. Она то и могла решить исход всей игры.

По настоящему солидные люди играли в «шмен». Здесь фигурировали бумажные банкноты, ставки делались на казначейских номерах. Закладывалась в руку купюра, и охотник выбирал половину порядковых цифр на банковском денежном номере. Названные цифры складывались, также складывались и оставшиеся. Выигрывал тот, чья сумма оказывалась большей. Знатные шулера обзаводились двухсторонними, поддельными купюрами, с различными банковскими номерами, когда при любом раскладе возникал необходимый перевес на той или иной стороне бумажной банкноты. Разумеется, если обнаруживался обман, зубы летели в разные стороны.

Еще в пятидесятых у дворовой шпаны пользовалась широкой популярностью игра в «жосточку». Это аккуратно изготовленный воланчик из кусочка длинноворсового меха и свинцовой пяточки. Играющий, или, как его называли «маящийся», стремился максимально долго жонглировать ногой эту летающую штучку. У каждого был свой любимый, тщательно разглаживаемый, завернутый в тряпочку воланчик. Если дело происходило весной или осенью, никто не снимал с себя верхней одежды, ведь могли и упереть. Надо было приспособиться каким—то замысловатым образом перекосить на себе пальто, чтобы высвободить одну ногу и руку, дабы не путаться в полах и свободно подбрасывать щечкой стопы летающую жосточку. Жонглирование могло продолжаться довольно долго, на счет, со всевозможными канканами, аллюрами и переворотами. Успешней оказывался тот, кто был ловчее и выносливее.

Вся эта играющая в подворотнях на деньги молодежь была насквозь пропитана уголовной «героикой». Жесты, повадки, жаргон, песни, ужимки, наконец, манера носить одежду, способы курить, плевать, свистать — все было «фирменное», оттуда — с Печоры и Колымы. С другой стороны, в каждом сидела героика прошедшей войны, несомненно, патриотическая ее составляющая, обусловленная психологией победителей, но во многом и сопутствующая любой войне жестокость. Людям, прошедшим неслыханную кровавую баню, оказалось совсем непросто вернуться к нормальной, мирной жизни. Многие фронтовики ностальгировали по жажде острых ощущений, искали душевного риска, в избытке поставляемого войной. Это желание пройтись по лезвию ножа передавалось молодежи и, в сочетании с лагерной «героикой», подталкивала к криминальному самовыражению. Вот в таких непростых нравственно—этических общественных кондициях подрастало и утверждалось будущее нашей страны.

В это трудно поверить, но наиболее популярной, прямотаки кумирообразной персоной моего детства оказывался не физик или лирик, это будет потом, в шестидесятых, а обыкновенный уголовный ватажок, хотя бы и удачливый карманный вор. Из этого никто не собирался делать большой тайны. Если карманник, то об этом знала вся улица, вся округа. Ему улыбались, перед ним заискивали, почти как перед нынешним банкиром. Солидные, уважаемые люди не гнушались знакомством с подобными ребятами.

Ничего, ничего не меняется в этом мире. Хотя и меняется. Тщательно вымытый, выбритый, стриженный под «бокс», в шелковой тенниске, в хромовых гармошкой сапогах, с финкой за голенищем при голубом кожаном отвороте, такой красавец не идет ни в какое сравнение с нынешним подловатым киллером, трусливо затихарившимся с оптическим карабином где—нибудь у чердачного окна. Тот мог спокойно, глядя противнику в глаза, засадить в бочину финский нож, обтереть его батистовым носовым платком, сплюнуть на поверженного со словами «душа с тебя вон» и не торопясь отправиться восвояси.

Выскажу мысль парадоксальную, но по моему глубокому убеждению: поколение молодежи, рожденное в тридцатых и сороковых, по своему потенциалу, было наиболее ярким и емким, из всех лет двадцатого века. Уникально крепкие духом, умны, сильны физически были те люди. Быть может революция, сталинские репрессии, а потом война каким—то образом мобилизовала генетические ресурсы и вызвали к жизни дополнительные резервные силы. И это не есть хорошо, потому что существует закон маятника.

Я все не перестаю удивляться: насколько изменяются внешние формы жизни в пределах памяти одного человека. Нет смысла утверждать, делается ли жизнь людей от времени лучше или хуже, но она очень существенно меняется, становится принципиально иной. Ведь надо только представить, что это я, современный человек, ходил с бабушкой Ксенией по улицам Луганска и собирал в ведро конский навоз, чтобы замешивать его с песком и глиной для обмазывания печки на нашей кухне. Газа не было, топили на пятом этаже дымоходный очаг дровами и углем. Таскать наверх из подвала топливо входило в мою ежедневную обязанность.