Вам возвращаю Ваш портрет

Городская жизнь обслуживалась по преимуществу гужевым транспортом. Хлебные будки, фуры груженные крем—содой и вермутом, пролетки — все держалось на лошадиной тяге. Какие «Феррари», какие «мобилки», что за компьютеры? Еженедельным моментом истины, венцом мироздания распахивался воскресный базар. Народищу, товару, барахла стекалось со всего света видимо—невидимо. Знахари, цыгане, ворожки, гадалки, ручные крысы, вещие совы, удавы, коты — все это умело предсказывать, утешать, исцелять, осчастливливать. Уличные фотографические салоны, с задниками под вставные морды. Воткнул рыло в дырку — и ты уже кавказский джигит, князь на горячем коне, воткнул в другое отверстие — летчик, а хочешь — витязь в тигровой шкуре. Красота, только бы не моргнуть, когда вылетит птичка. Там кричат: «Держи вора», там орут: «Есть холодная вода лучше пива и вина». Обыкновенную воду со льдом носили сорванцы в ведрах и продавали за пятак полную кружку. Ни тебе газов, ни тебе сиропов. И все это с неимоверно красными, задыхающимися от счастья, радостными физиономиями.

Однако заканчивалось лето пятьдесят третьего. Я перезнакомился, передружился с ребятами из нашего двора. Детей тогда в каждой семье водилось много, трое, четверо — обычное дело. Все перемешалось, ровесники, дети постарше, поменьше жили одной большой дворовой ватагой. Носились по улицам как угорелые, забывая о доме, о еде. Босиком, с утра до ночи, куролесили по всей округе, лазали по деревьям, подвалам, чердакам. Вечером, приходя домой, мыли ноги, едва доползали до коек и проваливались в детские воздушные сны.

Первого сентября мама собрала меня в школу. Скажу сразу: весь первый класс я простоял у доски, в роли провинившегося. Хотя учебный год завершил с похвальным листом. Плохую службу сыграло мое, оказавшееся некстати, умение бойко читать и писать. Когда все нормальные дети с каллиграфическим нажимом осваивали палочки и крючочки, я, от скуки, принимался дурачиться. Вертелся, гримасничал, всячески норовил обратить на себя внимание, чем подрывал образовательный процесс.

Вот и сейчас пишу, вы думаете зачем? — по прежнему желаю обращать внимание. Моим первым педагогом оказалась пожилая учительница, преподававшая еще в дореволюционных гимназиях, лично видевшая самого Льва Николаевича, надеюсь понятно, что Толстого. Ее главное педагогическое кредо выражалось в стремлении любыми способами укротить первоклашку, привести мальца в смиренное состояние. Потом все становится легко и сподручно, как гарцевание на англизированной лошади. Я же был настолько упрям и непреклонен, что дело доходило до того, когда целый педсовет уговаривал меня попросить у Марии Сергеевны прощения, чтобы она уже больше никогда не ставила меня в угол. Увы, прощения я не просил.

Стремление оболванить, обкорнать человека подстерегает нас с раннего детства, это один из самых действенных и универсальных инструментов, на котором зиждется управляемость обществом, при любой власти, пусть даже самой раздемократической. Но вот удивительное дело, ведь и религиозные наставники повсеместно утверждают, что главной добродетелью христианина является смирение и послушание. Хотя сам—то Иисус был бунтарем образца беспримерного. Вся его жизнь и даже смерть оказались протестом и дерзанием высочайшим, доселе манящим и смущающим человечество. Достаточно вспомнить, как еще вчера раздражали большевиков златоглавые церковные маковки. В сильно продвинутых странах наловчились, приспособились жить чуть ли ни с Христом за пазухой, но ведь и с фигой в кармане. Сомнительное знаете ли, это занятие, когда в одной руке — заздравная свечечка, в другой — чемоданчик, черненький, с кнопочкой красненькой, а в глазах — благочестие и готовность, хоть сейчас на образа. На всю жизнь запомнилась школьная новогодняя елка в первом классе. Мама нарядила меня в новенький, байковый, темносиний костюм. Папа нарисовал, изогнул и склеил из картона маску кота. Руки у отца были золотые, как будто специально созданные для украшения нашего мира. Котяра получился с длиннющими усами и почему—то гусиным пером, заправленным за ухо. На утренник, по чистому снегу, привела меня бабушка Ксения. Все дети, возбужденные, в карнавальных нарядах, были необычайно приветливы и внимательны друг к другу. Нарочито нас никто не развлекал, не было никаких массовиковзатейников. Мы самостоятельно веселили себя в старинном, с камином, школьном парадном зале. Водили под пахнущей хвоей и мандаринами елкой хоровод, танцевали, затевали игры, читали стихи. Новогодняя сказка, создаваемая нами самими, получалась настолько красивой и захватывающей, что учителя и родители долго не осмеливались прекратить, остановить этот праздник. Уже когда все очень утомились, что называется иссякли, наша старенькая учительница собрала всех детей около себя, немного помедлила и дрожащим голосом сказала: «Дети, как я хочу, чтобы вы были счастливы». Разрыдалась и оставила нас. Мы были последним ее классом, последним новогодним утренником, со следующего учебного года она отправлялась на очень заслуженный отдых. Спасибо вам, Мария Сергеевна, мы конечно же счастливы, уже только потому, что вы были у нас.