Брат Томас

— Она в окно не пролезет, тем более через такие маленькие квадраты.

Оставшаяся часть стеклянной панели вылетает и разбивается.

— Тебе меня не запугать, — говорит брат Костяшки «собаке» Кого-не-было.

— Меня он пугает, — признается Максуэлл.

— Нет, не пугает, — заверяет его Костяшки. — Ты крепок духом, брат, ты смелый.

Костяной нарост лезет в образовавшуюся дыру.

Вторая панель трескается, третья взрывается, осыпая осколками ботинки обоих монахов.

В дальнем конце комнаты Джейкоб сидит с подушкой на коленях, наклонив голову, вышивает, не выказывает страха, создает идеальный порядок на клочке белой материи с помощью нитки персикового цвета, когда это порождение хаоса вышибает еще две стеклянные панели и прижимается к бронзовым переплетам.

Брат Флетчер заходит в комнату из коридора.

— Представление началось. Вам нужна помощь?

Брат Максуэлл отвечает, что да, но брат Костяшки говорит:

— В Нью-Джерси я видел бандитов и покруче. Ты приглядываешь за лифтом?

— Все под контролем, — заверяет его брат Флетчер.

— Тогда, может, тебе лучше держаться рядом с Джейкобом, чтобы увести его, если этот обрубок ломанется в окно.

— Ты говорил, что он не пролезет, — протестует Максуэлл.

— Конечно, не пролезет, брат, — успокаивает его Костяшки. — Да, эта тварь устраивает нам большое шоу, но на самом деле она нас боится.

Бронзовые переплеты трещат под костяным напором.

— Чудовища? — Круглое лицо брата Джона наливается кровью. — Созданные неосознанно? Такое невозможно.

— Если такое невозможно, — продолжил Романович, — тогда вы создали их сознательно? Потому что они существуют. Мы их видели.

Я расстегнул куртку, достал сложенный лист, который вырвал из альбома Джейкоба. Развернул его, повернул изображение костяного чудовища, прижавшегося к окну, к брату Джону.

— Ваш сын увидел вот это в окне. Он говорит, что это «собака» Кого-не-было. Дженнифер называла вас Кого-не-было.

Брат Джон взял рисунок, словно зачарованный. Когда он заговорил, сомнение и страх на лице совершенно не соответствовали уверенности, которая звучала в голосе.

— Это бессмыслица. Мальчик умственно отсталый. Это фантазия неполноценного мозга.

— Доктор Хайнман, — в голосе русского не слышалось вопросительных ноток, — двадцать семь месяцев тому назад из того, что вы говорили вашим бывшим коллегам в телефонных разговорах и писали в электронных письмах, они поняли, что вы уже… что-то создали.

— Создал. Да. Я вам показал.

— Это жалкое существо с большими ушами?

В голосе Романовича жалость преобладала над презрением, и брат Джон на вопрос не ответил.

Тщеславие воспринимает жалость точно так же, как оса — угрозу гнезду, и желание ужалить проявилось злобным блеском фиолетовых глаз, прикрытых тяжелыми веками.

— Если за последние двадцать семь месяцев вы не продвинулись дальше в своих исследованиях, — продолжил Романович, — получается, что чуть больше двух лет тому назад что-то случилось. Испугавшись, вы остановили работу и только недавно начали вновь использовать созданную вами машину-бога и «творить».

— Самоубийство брата Константина, — подсказал я.

— Которое самоубийством не было, — уточнил Романович. — Подсознательно вы выпустили в ночь какое-то чудовище, доктор Хайнман, а брат Константин, увидев его, подписал себе смертный приговор.

То ли рисунок так подействовал на монаха-ученого, то ли он не доверял себе, но встретиться с кем-то из нас взглядом брат Джон не пожелал.

— Вы подозревали, что произошло на самом деле, и остановили исследования… но извращенная гордость заставила вас недавно вернуться к ним. Теперь брат Тимоти мертв… и даже сейчас вы преследуете вашего сына с помощью этих чудищ.

Брат Джон смотрел на рисунок, на висках пульсировали жилки.

— Я давно уже признал себя виновным в грехах против моего сына и его матери.

— И я уверен, что ваше раскаяние было искренним, — кивнул Романович.

— Я получил отпущение грехов.

— Вы исповедовались и получили прощение, но какая-то ваша темная часть не исповедовалась и не считает, что нуждается в прощении.

— Сэр, убийство брата Тимоти прошлой ночью было… чудовищным, нечеловеческим. Вы должны помочь нам остановить этот кошмар.

Глаза брата Джона наполнились слезами, которые, однако, так и не пролились, но я подозревал, что оплакивать он собирался не брата Тимоти, а себя.