Брат Томас

Я сел напротив Джейкоба.

— Это опять я. Одд Томас.

В заключительной части нашей предыдущей встречи он откликался на любую мою фразу или вопрос таким молчанием, будто ушел в какое-то внутреннее убежище и не только не слышал ни единого моего слова, но и не замечал моего присутствия.

— Новый портрет твоей матери очень хорош, — я решил, что мы достаточно близко знакомы, чтобы перейти на «ты».^[34] — Один из твоих лучших.

Я надеялся, что после еды он будет более разговорчивым. Но надежда оказалась ложной.

— Она, должно быть, очень гордилась твоим талантом.

Джейкоб взял из пенала один из карандашей и, держа его на изготовку, вновь перевел взгляд на пустую страницу альбома.

— С тех пор как я побывал здесь последний раз, я съел отличный сэндвич с ветчиной и хрустящий маринованный огурчик, очень хочется надеяться, что не отравленный.

Между губами появился толстый язык, Джейкоб осторожно прикусил его, возможно решая, какими будут первые штрихи.

— Потом один отвратительный тип едва не повесил меня на колокольне, мне пришлось удирать по тоннелю от жуткого чудовища, и я видел, как Элвис Пресли бежит по снегу.

На чистом листе появились первые линии, и я не понимал, что именно он рисует, потому что видел перевернутые зачатки рисунка.

В дверях Романович нетерпеливо вздохнул.

— Сестра Мириам говорит, что ты потерял мать, когда тебе было тринадцать, больше двенадцати лет тому назад.

Он рисовал корабль, как тот выглядел с большой высоты.

— Я не терял матери, в действительности ее у меня, можно сказать, и не было. Но я потерял девушку, которую любил. Она значила для меня все.

Несколько следующих линий показали, что корабль плывет по морю.

— Она была прекрасна, эта девушка, прекрасна сердцем. Добрая и уверенная в себе, нежная и решительная. Умная, умнее меня. И такая забавная.

Джейкоб поднял руку с карандашом, всмотрелся в уже нарисованное.

— Жизнь у этой девушки была тяжелой, Джейкоб, но ее храбрости хватило бы на целую армию.

Язык скрылся из виду, он прикусил нижнюю губу.

— Мы никогда не занимались любовью. Из-за того, что с ней случилось кое-что плохое, когда она была маленькой девочкой, она хотела подождать. Подождать, пока мы сможем позволить себе пожениться.

Он начал наносить штриховку на корпус корабля.

— Иногда я думал, что не смогу больше ждать, но всегда мог. Потому что она давала мне так много другого, и я получил от нее больше, чем мне могут дать тысячи других девушек. Она хотела любви с уважением, уважение было для нее таким важным, и я мог ей это дать. Я не знаю, что она во мне увидела, понимаешь? Но я мог любить и уважать ее.

Карандаш шуршал по бумаге.

— Она получила четыре пули в грудь и живот. Моя милая девушка, которая никогда никого не обижала.

Движущийся карандаш успокаивал Джейкоба. Я видел, что он черпает успокоение в творчестве.

— Я убил человека, который убил ее, Джейкоб. Если бы я добрался туда на две минуты раньше, то, возможно, убил бы его до того, как он убил ее.

Карандаш замер, потом двинулся дальше.

— Нам было суждено навеки быть вместе, моей девушке и мне. Так сказано на карточке, которую мы получили от гадалки. И мы еще будем вместе… навеки. Но здесь, теперь… это всего лишь антракт между первым и вторым действием.

Возможно, Джейкоб верит, что Бог направляет его руку и показывает ему и корабль, и точное место в океане, где звонил колокол, поэтому, когда придет его время уплыть, он это место обязательно узнает.

— Они не развеяли пепел моей девушки в море. Они дали его мне в урне. И сейчас урна эта хранится у моего друга в моем родном городе.

Под шорох карандаша Джейкоб прошептал:

— Она могла петь.

— Если голос у нее был таким же красивым, как лицо, она, должно быть, пела как ангел. Что она пела? — спросил я.

— Так хорошо. Только для меня. Когда приходила темнота.

— Ты засыпал под ее песни.

— Когда я просыпался и темнота еще не уходила, темнота казалась такой большой, она пела так нежно и заставляла темноту вновь стать маленькой.

— Джейкоб, раньше ты говорил мне о человеке, которого называл Кого-не-было.

— Он — Кого-не-было, и нам все равно.

— Ты говорил, что он приходил к тебе, когда ты был «полон черноты».

— Джейкоб был полон черноты, и Кого-не-было сказал: «Пусть он умрет».

---

34 На английском местоимения «ты» и «вы» обозначаются одним словом «you», что усложняет работу переводчику Этот разговор Томаса и Джейкоба очень доверительный, и вроде бы обращение «ты» со стороны Томаса более уместно, чем «вы», вот переводчик и определяет место этого перехода.