2017

Тамара тоже встала, дрожа и оступаясь, стараясь держать как можно выше свою идеально посаженную голову, словно вокруг нее поднималась вода.

– Отлично, Крылов, – проговорила она спокойно, глядя ему в лицо как бы поверх этой высоко подступившей воды, как бы не видя его целиком. – Если бы не сегодняшний случай, я бы еще долго не заметила, насколько ты изменился. Теперь я вижу, каким ты стал равнодушным и подлым. Ты играешь с вещами, которые каждый вменяемый человек обязан уважать. Ты презираешь простой дар жизни и ищешь извращенные формы отношений. Потому ты не со мной, а с этой женщиной, которая согласилась разделить с тобой глумление над вашими же обоюдными чувствами. Но с меня довольно. Убирайся из моего дома и из моей жизни. Я уже забыла, как тебя зовут.

После такой Тамариной речи медлить было нельзя ни в коем случае – но Крылов тем не менее медлил, стоя перед бывшей женой с разведенными в стороны руками, полными бумаг. Прекрасное лицо Тамары все еще переливалось жаром, как уголья, когда они становятся хрупкими и как бы стеклянными, когда прогорел костер, бывший временным домом на трудном пути, и со всех сторон подступает глубокая, шумная, ветреная тьма.

– Лучшее, что я могу сделать для тебя, – это дать тебе разочароваться во мне, – произнес Крылов и тут же пожалел о сказанном, потому что это следовало осознать, но не говорить вслух.

Кажется, с Тамарой все было закончено. Не так он представлял свое расставание с ней. А как? Это была очень личная, очень туманная греза, где Тамара, заплаканная и сияющая, быстро-быстро говорила ему что-то сердечное, а потом уходила первая и не оглядывалась, каждым своим длинным божественным шагом расширяя Крылову пространство для будущей жизни. Но теперь-то Крылов понимал всю невозможность такой счастливой процедуры. На самом деле, если люди так долго и сильно любили друг друга, они могут расстаться, только изловчившись обернуться друг другу врагами – чтобы можно было как-то вытерпеть эти безумные спазмы памяти, эти ведра крови, заливающие сердце.

Дверь из офиса в коридор была приоткрыта, и Крылов, наткнувшись, произведя с виляющей дверью серию неловких рокировок, оказался на темной стороне. Сразу он ощутил себя картинкой на странице – на перевернутой странице Тамариной жизни; он стоял в коридоре, будто в пространстве тускнеющего прошлого своей несчастной женщины, ни единым звуком себя не проявлявшей. Чтобы удержаться и ненароком не попасть в очаг нехорошо разгоревшегося праздника, он устремился к неровной, очень узкой лестнице, ведущей на задний двор и напоминавшей поваленные книжки. Навстречу ему поднималась необъятная Зина с пустым и липким изнутри пластмассовым контейнером; она позволила ему себя обтечь, оказавшись под своею чернотою ярко-розовой – словно пастила, измазанная нефтью; она как будто хотела что-то сообщить Крылову, но только дважды раскрыла рот и вытаращилась.

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

Дом соглядатая, найденный Крыловым по оскверненному атласу, оказался рыжим трехэтажным инвалидом, построенным почему-то в сочной, полной грязи и буйной зелени яме, много ниже асфальтового полотна, по которому враскачку и вскачь неслись грузовики. Штукатурку дома покрывали извилистые трещины, разделявшие сырой фасад как бы на разные государства, по три-четыре окошка в каждом. Дом был до отказа набит одутловатыми жильцами, гулявшими по узенькому дворику в домашней застиранной одежде. Разновозрастная жизнь переполняла кривые квартирки; то и дело распахивались ветхие рамы, содрогаясь по диагонали, словно бросая быстрый взгляд на улыбчивое небо, и в проеме взгромождался безгрудый подросток с допотопным зарешеченным кассетником либо крупная мать семейства, остывая от кухонного жара, нежно глядела на природу, представленную шерстяными астрами и мелкими рябыми воробьями. Окна квартиры номер шесть, относившиеся, по-видимому, к куску фасада, похожему на Францию, были мертвее остальных; сколько Крылов ни вглядывался, он не видел никакого движения за сизыми стеклами, только в раскрытой форточке надувалась и опадала волглая марля.

Прежде соглядатай так часто маячил возле подобных строений, дожидаясь подопечную пару на самом видном месте, что и теперь Крылову казалось, будто он вот-вот материализуется из воздуха. Но шпион не появлялся. Вот уже неделю Крылов терпеливо торчал за углом стоявшей на отшибе трансформаторной будки, в обществе собственных мокрых окурков, заселивших нитяную старую траву. Отсюда отлично просматривался нужный подъезд с тюремного вида металлической дверью, при открывании бившейся с лязгом о бетонный борт просевшего крыльца. Несколько раз из подъезда выбиралась широкобедрая женщина с неразличимым личиком и петухом волос на голове, тащившая знакомую Крылову синюю коляску – ту самую, с которой соглядатай однажды носился по городу, вызывая гнев водителей и возмущение старух. Молодая мама лениво прогуливалась, погружаясь в приятную щекотку лиственной тени, по-кошачьи прогибаясь и отставляя наливной задок, когда препятствие побуждало приподнять коляску на дыбы; иногда она вынимала тугого человечка, норовившего ухватить родительницу за большую щеку, должно быть напоминавшую младенцу ее же молочную грудь. Присутствие ребенка исключало для Крылова простую возможность позвонить в шестую квартиру и предложить затаившемуся Виктору Матвеевичу мужской разговор по существу. Оставалось выжидать благоприятного случая, согреваясь глотками глухого теплого чая из отдающего баней маленького термоса.