Талисман

Внезапно перед глазами мальчика возникло лицо матери, более красивое, чем в любом из фильмов, где она играла. Ее глаза были большими, темными и виноватыми. Джек увидел, что она находится одна в их номере в Альгамбре; в пепельнице дымилась забытая сигарета. Она плакала. Плакала о нем. Сердце Джека учащенно забилось; ему показалось, что он умрет сейчас от любви и острого желания оказаться рядом с ней — в прошлой жизни, где нет туннелей, нет женщин, которым нравятся пощечины, нет мужчин, пускающих лужу мочи себе под ноги. Он хотел быть с матерью, и ненавидел Смотрителя Территорий, виновника всех его злоключений.

Сознание Джека было заполнено простым детским желанием: «Боже, пожалуйста, я хочу к маме, я хочу к своей МАМЕ…»

Джек задрожал; ноги стали ватными. Он подумал: «Каждый способен понять, что ребенок хочет домой — кроме тебя, Смотритель!» В эту минуту его не беспокоило то, что мать может умереть. Он был сейчас просто мальчиком Джеком, в котором кричал инстинкт самосохранения; как в зайце, белке, олене. Он не думал в эту минуту о том, что она может умереть от рака легких; он был готов на все, лишь бы только мама обняла и поцеловала его на ночь, запретив брать «чертов транзистор» в постель и читать до полуночи при свете фонарика.

Он с усилием выпрямился, стараясь прийти в себя. Он совершил ошибку, большую ошибку, да, но он не собирается отступать. Территории были реальностью, так что, по-видимому, Талисман тоже был реальностью. Он не имеет права ускорять кончину матери собственной нерешительностью.

Джек смочил тряпку в горячей воде и принялся мыть пол в туалете.

Когда он вышел оттуда, была половина одиннадцатого, и зал в «Пробке» начал пустеть: Оутли был рабочим городком, и в будние дни завсегдатаи кабачка отправлялись спать пораньше.

— Ты бледный, как смерть, Джек, — сказала Лори. — С тобой все в порядке?

— Можно мне выпить имбиря? — спросил он.

Она протянула ему стакан и, домывая пол в зале, Джек опустошил его. В четверть двенадцатого Смоки в очередной раз послал мальчика в кладовую «выкатить бочку».

Джек с большим усилием выполнил это распоряжение. В четверть первого Смоки стал торопить засидевшихся посетителей. Лори выключила музыкальный автомат, не обращая внимания на слабые протесты. Официантка Глория вымыла руки, одернула свитер, розовый, как жевательная резинка, — и ушла. Смоки принялся гасить свет и выставил последних четырех или пятерых гуляк за дверь.

— Молодец, Джек, — сказал он, когда все разошлись. — Ты хорошо поработал. Кое-что можно было бы делать лучше, но ты ведь новичок… Можешь лечь спать в кладовой.

Вместо просьбы рассчитаться с ним (вид Апдайка не располагал к этому), Джек побрел в кладовую; его усталая походка напоминала походку пьяных завсегдатаев кабачка.

В кладовой он обнаружил Лори, сидящую в углу на корточках.

Ее шорты задрались до места, которое вызвало у Джека сердцебиение. Джек с глупой тревогой подумал: «Что это она делает с моим рюкзаком?» Потом увидел, что Лори раскладывает на полу цветастый матрац и кладет сверху маленькую сатиновую подушку с надписью «НЬЮ-ЙОРК — СТОЛИЦА МИРА» на одной стороне.

— Думаю, тебе будет здесь удобно, малыш.

— Спасибо, — сказал он. Это был простой жест доброты, но он взволновал Джека до слез. Мальчик попытался улыбнуться. — Огромное спасибо, Лори!

— Нет проблем. Тебе будет хорошо, Джек. Смоки не такой уж плохой. Когда ты узнаешь его получше, то поймешь, что он вовсе не такой плохой. — В ее голосе звучало бессознательное желание, чтобы так оно и оказалось на самом деле.

— Вероятно, нет, — сказал Джек, и тут же импульсивно добавил, — но утром я ухожу. Оутли не для меня, как мне кажется.

— Может быть, ты уйдешь, Джек… а может быть, решишь задержаться на некоторое время. Почему ты не ложишься?

В ее речи сквозило что-то неестественное; это не имело ничего общего со словами: тебе будет здесь удобно, малыш. Джек почувствовал фальшь, но был слишком уставшим, чтобы попытаться понять ее причину.

— Посмотрим, — зевнул он.

— Конечно, посмотрим, — согласилась Лори, направляясь к двери. Она послала ему воздушный поцелуй. — Спокойной ночи, Джек.

— Спокойной ночи.

Он попытался снять рубашку… но потом решил, что снимет только носки. В кладовой было холодно и сыро. Джек сел на край матраца и снял один за другим носки. Он уже собирался лечь на подушку, приготовленную Лори, и, наверное, уснул бы, но в баре зазвонил телефон, прорезая тишину, и звонок почему-то заставил его вспомнить об ударах хлыста, о цепляющихся за ноги корнях и ветках, о двухголовых пони…