Молния

Когда все было готово, он без оружия вошел в туннель Ворот. На этот раз он не взял с собой рюкзак с шестью томами Черчилля.

Когда он миновал точку отправления, он почувствовал знакомую неприятную дрожь, которая накатывалась волнами и проникала до мозга костей.

Находящаяся глубоко под землей комната, куда попал Штефан, освещалась единственной лампой на столе, если не считать вспышек, которыми сопровождалось его прибытие. В этом странном свете он ясно увидел фигуру Гитлера.

20

Одна минута, всего одна минута.

Лора вместе с Крисом, скорчившись, прижались к "Бьюику". Не меняя положения, она сначала посмотрела в южном направлении, где, она знала, прячется один из противников; затем в северном, где, как она подозревала, прячутся другие.

Необычная тишина воцарилась в пустыне. Ни малейшего ветерка, никакого движения. С небес струилось столько света, что трудно было понять, где его больше, там, наверху, или на сухой, пропитанной солнцем земле; где-то вдали выцветшие небеса сливались с выцветшей землей, поглотив разделявшую их линию горизонта. И хотя температура не превышала восьмидесяти градусов, все предметы - кусты, камни, трава и сам песок пустыни - застыли, словно сплавившись в единый пейзаж.

Всего одна минута.

До возвращения Штефана из 1944-го оставалось не более минуты. Он им поможет, он вооружен "узи", и он ее хранитель. Хранитель. И хотя теперь она знала, кто он и откуда и что в нем нет ничего сверхъестественного, все равно в некоторых отношениях он был для нее всесильным волшебником, способным творить чудеса.

Никакого движения на юге.

Никакого движения на севере.

- Скоро они снова покажутся, - сказал Крис.

- Все будет в порядке, малыш, - тихо успокаивала Лора. Не только страх заставлял сильно биться ее сердце, но также чувство утраты, как если бы внутренний голос ей шептал, что ее сын, ее единственный ребенок, который жил наперекор судьбе, был уже мертв, и не потому, что она не сумела его защитить, а потому, что судьбе нельзя перечить. Нет, можно. На этот раз она ей не покорится. Она не расстанется со своим мальчиком. Она не потеряет его, как потеряла стольких дорогих ей людей. Он принадлежит ей, Лоре, а не судьбе. При чем тут-судьба? Ее сын принадлежит только ей. Только ей одной. - Все будет в порядке, малыш.

Еще полминуты.

Внезапно она заметила какое-то движение на южном фланге.

21

В личном кабинете Гитлера в берлинском бункере неиспользованные остатки энергии, шипя, змеились вокруг Штефана, прокладывали сотни ослепительных извилистых дорожек на палу, взбегали по бетонным стенам так же, как в лондонском бомбоубежище. Однако это яркое и шумное зрелище не привлекло караульных из соседних комнат, так как в этот момент город подвергался еще одному налету авиации союзников; бункер сотрясался от взрывов бомб в городе, и даже на такой глубине грохот бомбардировки заглушил характерный шум, сопровождавший прибытие Штефана.

Гитлер повернулся к Штефану на крутящемся стуле. Как и Черчилль, он не проявил никакого удивления, хотя, в противовес Черчиллю, он, конечно, знал о работе Института и сразу понял, каким образом Штефан оказался в его личных комнатах. Более того, он знал Штефана как сына своего старого и преданного соратника и как офицера СС, который многие годы работал во имя торжества национал-социализма.

И хотя Штефан не ожидал увидеть удивления на лице Гитлера, он все же надеялся, что эти хищные черты исказятся от страха. В конце концов, если Гитлер читал отчеты гестапо о недавних событиях в Институте - а он их, несомненно, читал, - то он знал, что Штефана обвиняют в убийстве Пенловского, Янушского и Волкова шесть дней назад, пятнадцатого марта, и в последовавшем за этим побеге в будущее. Возможно, Гитлер думал, что Штефан тайно совершил это путешествие к нему в бункер шесть дней назад, еще до убийства ученых, и теперь также собирается убить и его. Но если он и был напуган, то хорошо скрывал свой страх; не вставая со стула, он спокойно открыл ящик письменного стола и вытащил оттуда "люгер".

Последние разряды электричества еще трещали в воздухе, когда Штефан выбросал руку вперед в нацистском приветствии и как можно громче выкрикнул: "Хайль Гитлер!" Чтобы доказать искренность своих намерений, он опустился на одно колено, как перед церковным алтарем, и склонил голову; в таком положении он был совершенно беззащитен.

- Мой фюрер, я пришел к вам восстановить свое доброе имя, а также предупредить вас о существовании предателей в Институте и среди сотрудников гестапо, ответственных за его безопасность.