Любовь в седьмом вагоне

Леша предпочитал и весьма ценил отношения ровные, обоюдно приятные. Он даже не исключал, что когда-нибудь женится на симпатичной и умной подружке, с которой ему будет максимально комфортно. Но влюбленные – увольте! Ситников буквально кожей ощущал, когда в приятельнице, еще вчера нормальной и разумной, вспыхивает этот жестокий свет: от облучения любовью кожа у Ситникова сохла и натягивалась на мослы, а в особенно тяжелых случаях покрывалась жесткой, как терка, розовой сыпью. Женщина, в которой начинался этот радиоактивный процесс, сразу становилась чужой для Ситникова, он понимал ее не больше, чем марсианку. Он чувствовал только, что влюбленный получает энергетическое преимущество перед своим объектом. Любовь заключала объект в неотступный прожекторный луч, и Ситников, в очередной раз нарвавшийся, оказывался точно на сцене, где, чтобы не провалиться, требовалось исполнить номер. Ситников исполнял: дарил дорогие букеты в пышных жабо из серебряной бумаги, был успешен в сексе, приглашал в ресторан. Но этого было мало, мало, мало! Женщине непременно требовалось, чтобы и в Ситникове работал такой же, как у нее, ядерный реактор. А Ситников понятия не имел, откуда берется топливо. И, в общем-то, не желал себе такого несчастья. Это только в глянцах пишут, будто женщина хорошеет от любви. На самом деле – Ситников мог подписаться под этим как свидетель – у влюбленной женщины лицо становится ярким и одутловатым, а в потускневших волосах появляются неприятные, словно бы криво вклеенные пряди, неживые на ощупь.

Вот, к примеру, Лиза. В отличие от простенькой Галочки была великолепная особь, коллекционный экземпляр. Грубоватый блондинистый северный тип, шершавый румянец на скулах, очень светлые глаза, будто капли морской балтийской воды, в волосах лед. Но невероятно была эффектна в коротком алом платье и длинном черном пальто, в темных очках от Chanel. Ситников даже немного волновался, когда входил об руку с Лизой в какое-нибудь пафосное место. Во всем его костистом составе сохранилась память о Лизиной походке: будто качает и бьет боковая волна, и забредаешь все глубже, не видя, куда ступаешь опасливой ногой, а вода тем временем, вбирая тело по сантиметру, доходит холодной линией до самого сердца.

Словом, Лиза была шикарная, самодостаточная женщина, а превратилась в сущий Чернобыль. Вдобавок, у Лизы имелся муж, некто Фролов. Ситникову он напоминал какую-то морскую птицу, попавшую в нефтяное пятно. Кривобокий, клювастый, странно коротконогий, Фролов передвигался при помощи трости, на которую взваливался всем телом, а потом как будто спрыгивал. Волосы его, в сорок с лишним лет нимало не пробитые сединой, были местами словно испачканы в той самой краске, что природа пустила на странный бурый колер этой шевелюры. Фролов был, разумеется, богат – занимал довольно высокую менеджерскую позицию при нефтяной трубе. При общей своей неприхотливости (молодость его прошла на буровых в Тюмени) он питал большую слабость к брендовой обуви; одна его бежевая пара, долгоносая и вкрадчивая, шевелившая при каждом шаге, будто усиками, вощеными шнурками, частенько захаживала с некоторых пор в Лешины кошмары. Фролов был очень умен; его маленькие черные глазки, будто черная икра питательными веществами, были насыщены умом. И тем не менее в этом Фролове работал любовный реактор, направленный на Лизу, а Лиза свою энергию направила на Ситникова: вышел сдвоенный удар, от которого с Ситниковым случилась беда.

Но лучше об этом не вспоминать. Тем более, что Галочка требовала для себя, по крайней мере, на эту поездку, всего Ситникова. Леша так и понял, когда идеальная секретарша, сидя в купе напротив него в окружении своих баулов, вдруг некрасиво скривилась, словно собралась заплакать, и провела мягким розовым пальцем по небритой Лешиной щеке.

Леша не без удовольствия исполнил то, что полагается исполнять в подобных случаях. Галя, конечно, слишком суетилась, и вышла возня с ее кружавчатым, хитро и мелко застегнутым корсетом. Поезд, набирая скорость, задавал бешеный ритм, и Леша трудился, будто кочегар, кидающий уголь в раскаленную паровозную топку. Галя впивалась Ситникову в спину тупыми круглыми ноготками и пела нежное: «А-а! А-а!» – будто качала люльку с младенцем. Несколько раз в купе стучала проводница, служебным голосом взывая: «Молодые люди, вы будете на горячее свинину или рыбу?» – но, в какой-то момент уловив через дверь специфический звук, унеслась, точно ее сдуло скоростью. В результате Ситников остался без свинины и без рыбы. Поскольку он выложился до дна, разгоняя поезд, ему казалось, что за время, пока он занимался влюбленной секретаршей, состав должен был пролететь половину пути до N-ска. На самом деле за окном еще тянулось застроенное краснокирпичными доминами ближнее Подмосковье, впереди был пустой вечер, и сильно сосало в желудке.