История Лизи

— Есть одно место. Мы называли его «Мальчишечья луна», уже забыл почему. По большей части местечко приятное. Я брал его туда, когда ему было больно, и я взял его туда, когда он умер, но не мог взять, когда в нём бурлила дурная кровь. После того как отец убил Пола, я забрал его туда, в Мальчишечью луну, и похоронил там. — Дамба рушится, и он начинает рыдать. Ему удаётся чуть заглушить звуки, сжимая губы, но сила рыданий сотрясает кровать, и какое-то время Лизи может лишь обнимать его. В какой-то момент он просит её погасить свет, а когда она спрашивает зачем, отвечает: «Потому что это ещё не всё, а остальное я могу рассказать тебе, если ты будешь меня обнимать. Но без света».

И хотя теперь она испугана, как никогда прежде (испугана даже больше, чем в ту ночь, когда он вышел из темноты с располосованной рукой), она высвобождает руку для того, чтобы выключить лампу на прикроватном столике, и касается его лица грудью, которая потом пострадает от безумия Джима Дули. Поначалу комната погружается в темноту, но по мере того как глаза приспосабливаются, вновь появляются контуры мебели. А слабое и галлюциногенное сияние за окном свидетельствует о том, что лунный свет начинает пробиваться сквозь утончающийся слой облаков.

— Ты думаешь, отец убил Пола, не так ли? Ты думаешь, на этом конец истории?

— Скотт, ты сказал, он выстрелил в него из своего карабина…

— Но это было не убийство. Случившееся назвали бы убийством, если бы его судили, но я был там и знаю, это не было убийством. — Пауза. Она думает, что он закурит очередную сигарету, но нет, огонёк спички не вспыхивает. — Отец мог его убить, понятное дело. Множество раз. Я это знаю. В некоторых случаях точно убил бы, если бы рядом не было меня, но сказать, что он убил Пола, нельзя. Ты знаешь, что такое эвтаназия, Лизи?

— Милосердное убийство.

— Да. Вот что мой отец сделал с Полом.

В комнате вокруг них мебель вновь становится видимой, потом опять кутается в тени.

— Это всё дурная кровь, разве ты не понимаешь? В Поле она была так же, как и в отце. Только так много, что отец не мог всю её выпустить.

Лизи в какой-то степени понимает. Все те разы, когда отец резал детей (она полагает, и себя тоже), он практиковал необычный, ненадёжный, но способ превентивного лечения.

— Отец говорил, что дурная кровь могла обойти два поколения, а потом проявиться с удвоенной силой. «Обрушится на тебя совсем как та тракторная цепь на твою ногу, Скут», — как-то сказал он.

Лизи мотает головой. Она не знает, о чём он говорит. И какая-то её часть не хочет и знать.

— Это случилось в декабре, — продолжает Скотт. — Ударили морозы. Впервые за зиму. Мы жили в том фермерском доме, который со всех сторон окружали поля, и единственная дорога вела к магазину «Мюли» и дальше, к Мартенсбергу. Мы были практически отрезаны от мира. Жили сами по себе, понимаешь?

Она понимает. Конечно, понимает. Представляет себе почтальона, который появлялся время от времени, и, разумеется, «Спарки» Лэндона, которому приходилось уезжать («Ю.С. Гиппам») на работу, но это всё. Никаких школьных автобусов, потому что я и Пол — мы учились дома. Школьные автобусы ходили в «загон для ослов».

— Снег усложнил нашу жизнь, мороз — тем более. Холод не позволял выйти из дому. Однако тот год поначалу не был уж таким плохим. Наконец-то у нас появилась рождественская ёлка. Бывали годы, когда в отце бурлила дурная кровь… или просто он был не в настроении… и тогда не было ни ёлки, ни подарков. — С губ Скотта срывается короткий безрадостный смешок. — На одно Рождество он продержал нас до трёх ночи, читая «Книгу откровений», о том, как сосуды открывались, и о бедах, и о всадниках в разноцветной броне, а потом зашвырнул Библию на кухню и взревел: «Кто пишет эту грёбаную чушь? И кто те идиоты, которые в неё верят?» Когда он был в таком настроении, то мог реветь, как капитан Ахав в последние дни «Пекода». Но в то Рождество всё вроде бы складывалось как нельзя лучше. Знаешь, что мы делали? Мы все поехали в Питтсбург за покупками, и отец даже повёл нас в кино: Клинт Иствуд играл полицейского и стрелял в каком-то большом городе. От выстрелов у меня заболела голова, от попкорна заболел живот, но я думал, что ничего лучше никогда не видел. Приехав домой, я начал писать историю, похожую на фильм, и в тот же вечер прочитал её Полу. Она наверняка была ужасной, но Пол сказал, что история хорошая.

— Похоже, у тебя был отличный брат, — осторожно вставляет Лизи.