Воспламеняющая взглядом

– Уразумел, – прошептал он под прицелом горящего глаза и какой-то жутковатой ухмылочки.

– Вот и хорошо, – сказал Рэйнберд, надвигаясь. Луис попятился, но Рэйнберд уже забыл про него, сосредоточив все внимание на одном из мониторов. На экране была Чарли в своем голубом джемпере – как с картинки сошла. Влюбленный взгляд Рэйнберда отметил, что сегодня Чарли не заплела волосы, и они красиво рассыпались по плечам. Она сидела на кушетке, просто сидела. Ни книги. Ни телевизора. Так женщина ждет автобуса.

Чарли, произнес он про себя восторженно, я люблю тебя. Правда.

– Что у нее на сегодня? – спросил он.

– Ничего особенного, – суетливо пробормотал Луис. «Пролепетал» было бы точнее. – Без четверти час идет чистить свою лошадь. На завтра назначен новый тест.

– На завтра, говорите?

– Да, сэр. – Луис плевать хотел на все тесты, но он подумал, что это обрадует Рэйнберда. Может, уйдет скорее. Вроде бы обрадовало. Вон как ухмыльнулся.

– Говорите, без четверти час она идет в конюшни?

– Точно.

– Кто ее сопровождает? Учитывая, что я уже лечу в СанДиего?

Луис тоненько захихикал, почти по-женски, желая показать, что он оценил шутку.

– Ваш приятель. Дон Джулз.

– Он мне не приятель.

– Да-да, конечно, – быстро согласился Луис. – Он... ему приказ показался немного странным, но поскольку сам Кэп...

– Странным? Что ему показалось странным?

– Он, понимаете, должен отвести ее в конюшки и там оставить. Конюхи, сказал Кэп, за ней присмотрят. Они же в этом деле ни бум-бум. Дон подумал, что тут можно здорово...

– Ясно. Но разве ему платят, чтобы он думал? А, толстячок? – Он с оттяжкой хлопнул Луиса по плечу. Звук раздался нешуточный.

– Нет, конечно, – ответил Луис, проявив чудеса сообразительности. Его прошиб пот.

– Ну, бывайте, – сказал Рэйнберд и направился к выходу.

– Уходите? – Луис не сумел скрыть своего облегчения. Рэйнберд, уже взявшийся за дверную ручку, обернулся:

– Что значит – ухожу? Меня здесь и не было.

– Не было, сэр, – тотчас согласился Луис. Рэйнберд одобрительно кивнул и выскользнул за дверь, прикрыв ее за собой. Несколько секунд Луис оцепенело смотрел на дверь, а затем с облегчением шумно выдохнул. Подмышки у него намокли, белая рубашка прилипла к спине. Еще через несколько секунд он поднял с пола пирожок, смахнул с него пыль и продолжил прерванное занятие. Девочка по-прежнему сидела неподвижно. Чем Рэйнберд – именно Рэйнберд! – сумел приворожить ее, было загадкой для Луиса Трантера.

Без четверти час – прошла целая вечность с тех пор, как Чарли проснулась, – послышался короткий зуммер, и дверь открыл

Дон Джулз в тренировочной бейсбольной фуфайке и заношенных вельветовых брюках. Он взглянул на нее отчужденно и без особого интереса.

– Пошли, – сказал он.

Чарли направилась к выходу.

День был прохладный, ясный. В двенадцать тридцать появился Рэйнберд; он с удовольствием шел по еще зеленой траве по направлению к г-образным конюшням с их темно-красными стенами – цвета спекшейся крови – в яркую белую полоску. По небу медленно скользили легкие облачка. Ветерок колыхал рубашку. Если уж помирать, лучше дня не придумаешь. В конюшнях он отыскал каморку старшего грума. Он показал ему свое удостоверение с грифом "А".

– Да, сэр? – вопросительно посмотрел на него Дрэббл.

– Очистить помещение, – сказал Рэйнберд. – Всем. Пять минут.

Грум не стал спорить или возмущаться, и если он несколько побледнел, загар скрыл это.

– Лошадям тоже?

– Только людям. Через задний выход.

На Рэйнберде было солдатское хэбэ, которое они во Вьетнаме иногда нызывали «конговкой». Из кармана брюк – огромного, глубокого, с клапаном – он извлек увесистый армейский пистолет. Старший грум воспринял это без удивления, как должное. Пистолет уткнулся дулом в пол.

– Что, сэр, ожидается заварушка?

– Все может быть, – спокойно сказал Рэйнберд. – Пока не знаю. В общем, давай, папаша.

– Надеюсь, с лошадьми ничего не случится, – сказал Дрэббл. На это Рэйнберд улыбнулся, подумав: «Она тоже надеется». Он видел, как она смотрела на лошадей. Нет, не зря здесь всюду надписи «не курить»: охапки сена, сложенные в простенках, сеновал, заваленный набитыми тюками, и дерево, дерево... только спичку поднеси.

Как на пороховой бочке.

Ничего, с тех пор как он все меньше и меньше стал дрожать за свою жизнь, он сиживал и не на таких бочках.

Опять подошел к выходу и выглянул из-за двустворчатой двери. Ни души. Он повернул обратно, к стойлам, вдыхая сладковатый острый полузабытый запах лошадей. Он убедился, что все стойла на запоре.