Кристина

— Да? — Я опешил. — Где? Отец пожал плечами…

— На улице, где же еще? В городе. Видишь ли, Дэннис, Либертивилл не такой большой город. Он…

— Что он?

— Он едва узнал меня. А я его. Он стал выглядеть старше. Теперь, когда его лицо очистилось, он стал выглядеть намного старше. Я думал, что он пойдет в отца, но сейчас… — Внезапно он запнулся. — Дэннис, тебе не приходило в голову, что у Эрни может быть какое-нибудь расстройство гормональной системы? Или какое-нибудь нервное расстройство?

— Да, — ответил я, жалея о том, что не мог рассказать ему о других вероятных изменениях в Эрни. О гораздо худших возможных изменениях. О тех изменениях, которые заставили бы моего родителя усомниться в моей собственной нервной системе.

— Будь осторожен, — произнес он, и, хотя я ничего не упоминал о случившемся с Дарнеллом, мне вдруг показалось, что отец думал именно об этом. — Будь осторожен, Дэннис.

* * *

На следующий день мне позвонила Ли и сказала, что ее отца вызывают в Лос-Анджелес по какому-то предновогоднему делу его фирмы и что он предлагает ей составить ему компанию, а заодно и немножко отдохнуть от холода и снега.

— Мама ухватилась за эту идею, и я не могу придумать ни одной уважительной причины, чтобы остаться, — сказала она. — Это всего десять дней, а занятия в школе начнутся только восьмого января.

— Прекрасно, — проговорил я. — Ты получишь там удовольствие.

— Ты думаешь, мне стоит поехать?

— Если ты не поедешь, то тебя нужно будет показать психиатру.

— Дэннис?

— Что?

У нее немного упал голос:

— Ты будешь осторожен, да? Я… ну, последнее время я часто думаю о тебе.

И она повесила трубку, оставив меня в некотором недоумении. Вместе с отцом она была уже вторым человеком, посоветовавшим мне быть осторожным. Оба они, конечно, имели в виду мой предстоящий разговор с Эрни. Но разве Эрни сам не мог чувствовать своей вины в том, что было между мной и Ли? И что конкретно он мог сделать, если бы узнал обо мне и о ней?

Моя голова раскалывалась от этих и других вопросов, и в конце концов я начал думать, что было бы только к лучшему, если бы Ли ненадолго уехала из города.

Как она сама сказала о своих родителях, так было бы безопаснее.

* * *

В пятницу двадцать девятого был последний рабочий день года. Я позвонил в штаб-квартиру Американского Легиона в Либертивилле и попросил подозвать секретаря. Его имя, Ричард Маккендлесс, я узнал от управляющего домом, номер которого нашел в том же телефонном справочнике, где был телефон штаб-квартиры. Мне велели немного подождать, а потом послышался чей-то старческий голос, прозвучавший неожиданно хрипло и резко — как если бы его обладатель дошел до Берлина, перекусывая на лету вражеские пули.

— Маккендлесс, — сказал он.

— Мистер Маккендлесс, меня зовут Дэннис Гилдер. В августе за счет Легиона хоронили человека по имени и фамилии Ролланд Д. Лебэй…

— Он был вашим другом?

— Нет, просто случайным знакомым, но…

— Тогда я должен вас огорчить, — проговорил Маккендлесс таким голосом, будто в его горле пересыпали кучу гравия. — Лебэй был не человеком, а последним сукиным сыном, и Легион не потратил бы даже цента на его похороны. Он покинул организацию в 1970 году. Если бы он не ушел сам, мы бы вышвырнули его. Этот человек был самым законченным ублюдком из всех, что когда-либо жили на свете.

— Вы уверены?

— Да, уверен. Он нарывался на ссору по любому поводу и без повода, а ссору заканчивал дракой. С этим сукиным сыном нельзя было ни сыграть в покер, ни выпить. С ним вообще нельзя было иметь никакого дела. Он был просто бешеным ублюдком, простите за резкость. И… мальчик, а кто ты такой?

Я чуть было не ответил, как Эмили Дикинсон:

«Я никто! А ты кто такой?» — но вовремя сдержался и сказал лишь:

— Мой друг купил у Лебэя машину незадолго до…

— Черт. Не тот «плимут» 57-го года?

— Ну, если быть точным, то 58-го…

— Да, да, 57-го или 58-го, красно-белый. Только об этой проклятой штуковине он и заботился. Обращался с ней, как с любимой женщиной. Ты знаешь, что как раз из-за нее он покинул Легион?

— Нет. — сказал я. — А что случилось?

— Ox, дьявол. Очень старая история, детка. Очень старая дерьмовая история. Извини, если напрягаю твои уши, но всякий раз, когда я думаю об этом сукином сыне Лебэе, то не могу сдержаться. У меня до сих пор остались шрамы на руках. Дядя Сэм отнял у меня три года жизни во время второй мировой, и я не получил на ней ни одного ранения, побывал во всех боях нашей эскадры. Я и еще пятьдесят ребят стояли против целой тучи проклятых япошек на Гвадалканале, и я не получил ни одного шрама. Вокруг меня свистели пули, и у ребят отрывались руки и головы, но единственный раз я видел собственную кровь тогда, когда порезался во время бритья. А затем… — Маккендлесс засмеялся. — Моя жена говорит, что я открываю рот так широко, что однажды упаду в него. Как, ты говорил, тебя зовут?