Двери Между Мирами

Два из них неуклюже устремляются наперегонки к дохлой чайке. Победитель набрасывается на нее, разрывает и начинает запихивать гниющие останки в свою клювовидную пасть. «Дид-э-чик?» – спрашивает он.

«Дам-э-чам? – отвечает проигравший. – Дод-э-…»

БА-БАХ!

Револьвер Роланда обрывает вопросы второй твари. Эдди спускается к ней и хватает ее за спину, не сводя глаз с первой. Впрочем, она слишком занята чайкой. Эдди приносит свою добычу наверх. Тварь все еще подергивается, поднимает и опускает клешни, но вскоре перестает шевелиться. Хвост в последний раз изгибается дугой, а потом ровно падает, а не подгибается вниз, как раньше. Боксерские клешни обвисают.

– Скоро подам обед, хозяин, – говорит Эдди с акцентом и интонацией слуги-негра. – Извольте выбирать: филе из ползучки-кусачки или филе из ползучки-кусачки. Что будете кушать?

– Я тебя не понимаю, – говорит стрелок.

– Еще как понимаешь, – отвечает Эдди. – Просто у тебя нет чувства юмора. Что с ним случилось?

– Надо думать, его отстрелили в одной из войн.

Эдди улыбается этим словам.

– Сегодня ты и на вид, и на слух малость пободрее, Роланд.

– Я думаю, я и вправду стал малость пободрее.

– Что ж, может, ты завтра сможешь немножко пройти. Скажу тебе, друг мой, прямо и откровенно: тащить тебя – надорвешься и обосрешься.

– Я постараюсь.

– Да уж постарайся.

– Ты тоже выглядишь чуть получше, – решается сказать Роланд. На последних двух словах голос у него срывается на дискант, как у мальчишки-подростка. «Если я как можно скорее не перестану разговаривать, – думает он, – я вообще никогда не смогу говорить».

– Я полагаю – не помру. – Он смотрит на Роланда ничего не выражающим взглядом. – Впрочем, ты никогда не узнаешь, до чего я был пару раз к этому близок. Один раз я видел один из твоих пистолетов и приставил себе к виску. Взвел курок, подержал и убрал. Осторожненько поставил курок на место и засунул твою пушку обратно в кобуру. В другой раз, ночью, у меня начались судороги. По-моему, это было на вторую ночь, но точно не знаю. – Эдди качает головой и произносит несколько слов, которые стрелок и понимает, и не понимает. – Теперь Мичиган кажется мне сном.

Хотя стрелок не может говорить громче, чем хриплым шепотом, хотя он знает, что ему вообще не следует разговаривать, одну вещь ему необходимо узнать.

– Что помешало тебе нажать спуск?

– Так ведь других-то штанов у меня нет, – говорит Эдди. – В последний момент я подумал, что если я нажму на спуск, а патрон-то окажется негодным, то сделать это еще раз я уж ни в жизнь не решусь… а когда навалишь в штаны, их нужно тут же отстирать, а то так и будет от тебя вонять всю жизнь. Это мне Генри сказал. Он говорил, что научился этому во Вьетнаме. А поскольку дело было ночью, и по берегу шлялся Омар Лестер, не говоря уж об его дружках…

Но стрелок хохочет, заливается смехом, правда, почти беззвучным: с его губ лишь иногда срывается надтреснутый звук. Эдди и сам слабо улыбается. Он говорит:

– Мне думается, тебе в той войне чувство юмора отстрелили только до локтя. – Он встает и направляется вверх по склону, где, как полагает Роланд, должно быть топливо для костра.

– Подожди, – шепчет стрелок, и Эдди смотрит на него. – А по правде – почему?

– Я так полагаю – потому что я был тебе нужен. Если бы я покончил с собой, ты бы умер. Попозже, когда ты встанешь на ноги, я, может быть, вроде как вернусь к этой проблеме. – Он оглядывается вокруг и глубоко вздыхает: – Где-то в твоем мире, Роланд, может, и есть Диснейленд или Кони-Айленд, но то, что я видел до сих пор, меня, по правде говоря, не очень-то заинтересовало.

Он отходит от Роланда на несколько шагов, останавливается и смотрит на него. Лицо у Эдди мрачное, хотя болезненной бледности немного поубавилось. Его уже больше так не трясет, приступы дрожи прошли, он лишь изредка слабо вздрагивает.

– Ты меня иногда просто не понимаешь, правда?

– Да, – шепчет стрелок. – Иногда не понимаю.

– Тогда поясню. Есть люди, которым необходимо быть нужными другим. Ты этого не понимаешь, потому что ты не из таких. Если бы потребовалось, ты бы меня использовал и выкинул, как бумажный пакет. Бог тебя ебанул, друг мой. Ты сообразителен как раз настолько, что тебе от этого больно, но и жесток как раз настолько, чтобы все равно поступить так. Ты бы просто не смог иначе. Если бы я валялся там на песке и истошно орал – звал бы на помощь, ты бы перешагнул через меня и пошел дальше, если бы я загораживал тебе путь к твоей треклятой Башне. Ну, что, разве я не угадал?