Мэдисон Макгир как нельзя лучше подходит для роли главной героини нового...
– Нет, – снова сказала она. – По-моему, произошло одно из двух, и неважно, что именно, но я по-прежнему в Оксфорде, штат Миссисипи. А это все не настоящее.
И она продолжала (будь ее голос громче, или, быть может, если бы Эдди не затягивало в любовный омут, получилась бы чуть ли не нотация. Но в сложившихся обстоятельствах слова Одетты больше напоминали не выговор, а лирические стихи, и Эдди был вынужден постоянно напоминать себе: «Только вот на самом деле все это – чушь собачья, и ты должен убедить ее в этом. Ради нее самой»).
– Возможно, я получила травму головы, – сказала она. – Жители Оксфорд-Тауна печально известны тем, что любят помахать дубинкой или колуном.
Оксфорд-Таун.
Это название вызвало в далеких глубинах сознания Эдди неясный всплеск узнавания. Одетта произнесла его чуть напевно, что по непонятной причине ассоциировалось у него с Генри… с Генри и мокрыми пеленками. Почему? Как? Сейчас это не имело значения.
– Вы пытаетесь объяснить, что по-вашему все это – сон, который снится вам, пока вы лежите в обмороке?
– Или в коме, – откликнулась она. – И не нужно смотреть на меня так, словно вы считаете это абсурдом, поскольку ничего абсурдного тут нет. Вот, взгляните.
Она аккуратно раздвинула волосы повыше левого виска, и Эдди увидел: Одетта зачесывает их набок не просто из любви к такому стилю. Под водопадом волос открылась старая рана, уродливая, покрытая рубцами – не бурыми, а серовато-белыми.
– Кажется, в вашем времени жизнь порядком вас побила, – сказал он.
Одетта нетерпеливо пожала плечами.
– Порядком побила, порядком и обласкала, – сказала она. – Может быть, все уравновешивается. Я показала вам это только потому, что в возрасте пяти лет три недели провела в коме. Тогда я много грезила. О чем, вспомнить не могу, но мама, помнится, говорила, что было понятно: пока я продолжаю болтать, я не умру. А болтала я, похоже, беспрерывно, хотя, рассказывала мама, из дюжины слов и одного было не разобрать. Я помню другое: мои видения были очень яркими.
Одетта примолкла, оглядываясь.
– Такими же, каким кажется это место. И вы, Эдди.
Когда Одетта произнесла его имя, по рукам Эдди побежали колкие мурашки. Да, да, он подхватил любовный недуг. Притом в тяжелой форме.
– И он. – Она вздрогнула. – Он кажется мне здесь самым ярким.
– Так и должно быть. Я хочу сказать, неважно, что вы думаете – мы правда настоящие.
Она одарила Эдди вежливой улыбкой, в которой не было ни капли веры.
– Откуда у вас та штука на голове? – спросил он.
– Какая разница? Я просто хочу подчеркнуть, что случившееся однажды с тем же успехом может произойти снова.
– Нет, просто любопытно.
– В меня угодил кирпич. Это была наша первая поездка на север. Мы приехали в небольшой городок Элизабет – это в штате Нью-Джерси. Приехали в вагоне для «Джима Кроу».
– Это еще что такое?
Одетта наградила его недоверчивым, почти презрительным взглядом.
– Где вы жили до сих пор, Эдди? В бомбоубежище?
– Я из другого времени, – сказал он. – Можно спросить, сколько вам лет, Одетта?
– Достаточно, чтобы участвовать в выборах, и недостаточно, чтобы мной интересовалась служба социального обеспечения.
– Надо понимать, меня поставили на место.
– Впрочем, надеюсь, что мягко, – сказала она и улыбнулась той сияющей, лучезарной улыбкой, от которой руки Эдди покрывались гусиной кожей.
– Мне-то двадцать три, – сказал он, – но я родился в шестьдесят четвертом – в том году, из которого Роланд забрал вас.
– Вздор.
– Нет. Когда он забрал меня, я жил в восемьдесят седьмом.
– Ну хорошо, – секундой позже сказала Одетта, – это, конечно, очень упрочивает ваши доводы в пользу реальности окружающего, Эдди.
– Вагон для «Джима Кроу»… там должны были ездить чернокожие?
– Негры, – поправила она. – Называть негра чернокожим довольно грубо, вам не кажется?
– Примерно к восьмидесятому году вы все станете себя так называть, – сказал Эдди. – Когда я был пацаном, назвать черного парня негром было все равно, что ввязаться в драку. Ну, как черножопым обозвать.
Одетта с минуту неуверенно смотрела на него, потом опять покачала головой.
– Тогда расскажите мне про кирпич.
– Выходила замуж мамина младшая сестра, София, – начала она. – Правда, ма всегда звала ее Сестрица Синька – очень уж та любила синее. Или, как выражалась мама, по крайней мере «воображала, будто любит». Поэтому я всегда, даже до того, как мы познакомились, звала ее Тетей Синькой. Венчание было просто прелесть, а после устроили вечеринку. Я помню все подарки! – Она рассмеялась. – В детстве подарки всегда кажутся такими чудесными, правда, Эдди?