181  

Нет сомнения, он где-то здесь. Может быть, он сидел в баре с этим в панаме и видел ее на пляже. Может быть, он сказал этому приятелю: видишь эту женщину, я ее когда-то любил. Или что-нибудь более детальное, как они любят говорить в барах с многозначительными улыбками и усмешками в стиле хемингуэевских героев.

Она села в холле и заказала мартини. Почему не спросить в рецепции,[208] есть ли здесь такой Алекс Корбах? Нет уж, никогда не унижусь до поисков. Сижу здесь просто потому, что здесь приятно сидеть с мартини после месяца в грязных пещерах. Конечно, мы можем столкнуться друг с другом, но это произойдет только случайно. Сиди здесь, жди случайности, закажи еще мартини.

Мужик в шортах снял свою шляпу, заткнул ее за пояс и присел к бару. Пьет чай. Ну и зануда, пьет чай в баре! Бросает косяки на нее время от времени. Знаю я эти фальшиво отеческие взгляды! Но почему мне кажется, что если этот тип здесь, значит, и Сашка где-то поблизости?

– Экскузо муа, ву зет вери лонли ай си ту ту найт?[209] – спросил сзади нагловато-трусоватый голос. Она обернулась и увидела нескладного верзилу в переливающемся шелковом костюме.

– Poshyol na khuy! – Она ответила вежливо.

Переливающийся отвалил в ужасе. Шорты в баре покивали с одобрением. Через вращающуюся стеклянную дверь она увидела Джейкоба Палсадски, который подъехал на своем джипе, чтобы взять ее в Пафос на вечеринку археологов. Она встала и вышла из отеля. Внешне без колебаний, внутренне, если можно так выразиться – а почему нет, пожал плечами чаелюб, – в позе классического отчаяния.


И наконец она прозвонилась. Однажды, почти уж ритуально, натыкала мизинцем его номер и вдруг услышала дымный голос: «Хеллоу?» Было десять часов утра в Яффе и, стало быть, два часа ночи в Вашингтоне.

Алекс лежал в постели. Сна не было ни в одном глазу. Мыслей ни в одной извилине. Бесконечные перелеты перепутали стрелки его внутренних часов окончательно. Он мог не смежить очей всю ночь и заснуть перед уроком в «Черном Кубе». В этот именно момент он предавался своим небезвредным привычкам: тянул «Джека Дэниела», курил черную сигариллу и соображал, кого пригласить на пробы в Эл-Эй – Беверли или Кимберли. Или обеих? Рокси Мюран только что его покинула, то есть была уже приглашена. Совершенно измочаленный пятидесятиоднолетний мудак. Смешно начинать все сначала в таком возрасте, даже если твой спонсор Стенли Корбах с его миллиардами. Раскинувшись среди подушек и одеял, он не мог шевельнуть ни руками, ни пальцами. Все-таки один блудливый палец из левой группы начал тыкать в RC. VCR начал предлагать то, что записал в отсутствие хозяина. Ну, разумеется, ток-шоу, что-то вроде советского «Клуба веселых и находчивых», встреча команды садистов с командой мазохистов, хохот, обмен невинными шутками.

В этот как раз момент зазвонил телефон, блядская жаба. Он выключил телевизор и снял трубку жестом обожравшегося человека, берущего еще одну порцию шиш-кебаба. Хелло. Молчание. Ну, вот опять, подумал он. Конечно, он давно уже не ждал звонка от Норы.

«Послушай, – произнес голос, который он сначала даже не узнал, – через неделю я буду в Париже». Узнав ее, он отказывался верить. «Я остановлюсь в „Лютеции“ на углу бульвара Распай и Рю де Севр». И опять он сначала не понял, что ему назначают свидание. «Так что приезжай, если можешь. – После паузы. – И если хочешь».

Повесила трубку.

И упала на ковер, хватая себя за горло всеми десятью пальцами и воя от стыда за свое столь сильное кичевое выступление.

Александр Яковлевич тем временем удивлялся, найдя себя не в постели, а на подоконнике. Умеренно выла телефонная трубка, которую мы так неуместно сравнили с шиш-кебабом четырнадцать строк назад. Шел апрель, если вы не возражаете. Ночь скромно предлагала пятна лилового цветения рядом с замысловато изогнутыми светящимися словесами. «Видеолавка Приапа» была еще, или уже, открыта. Видно было, как внутри тесная компания чертей с аккуратными рожками, элегантными копытцами и упругими хвостиками берет кассету для домашнего пользования.

«Лечу! – вдруг заорал АЯ, как влюбленный школьник. – К ней! В „Лютецию“!»

12. Перекресток Париж

1990. Конец апреля. Летняя жара. Ранние сумерки. Телеграфная проза. И что-то ждет за углом.

Нора сидела одна на открытой веранде брассери[210] «Лютеция». Перед ней поставили чайный набор и яблочный торт. Никакого алкоголя, он может исказить образ ослепительной красавицы, сидящей в одиночестве за столиком парижского кафе. Тонкий дымок покачивается над пепельницей. Сигарета не исказит образ красавицы. Наоборот, подчеркнет что-то в нем. Фотокамера, лежащая рядом с тортом на столе, добавляет в кадр особую нотку, тем более что ослепительная женщина время от времени поднимает аппарат и щелкает раз или два, не меняя своей позиции. Что же является объектами ее интереса? Ничего особенного, кроме обычного перекрестка Левого Берега с витринами модных бутиков, парой светофоров, типично парижской круглой тумбой под резной крышей в стиле бель-эпок, с большим, округленным тумбой лицом Жерара Депардье, ну и, конечно, со столами, стульями и зонтиками на каждом углу.

  181  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×