Гонец из Пизы

В бинокль сигнальщику было видно, что выглядит гребец не то чтобы странно, но одет неуместно: узкие отглаженные черные брюки, ворот белой рубашки с узелком галстука в широком развале грубого морского свитера. Короткая бородка была подбрита в шнурок, а роговые очки придерживались веревочкой (или резинкой) вокруг головы.

Бросив грести в сотне метров перед носом Авроры, он встал и с усилием начал выдергивать короткую мачту вместе с парусом из гнезда. Чуть не вывалившись за борт, он отшвырнул свой нехитрый рангоут, отчаянным гребком выдернул лодку из-под форштевня и заорал, маша и дергаясь, как страдающий пляской Святого Витта, которому в качестве лечебной меры по ошибке загнали клизму скипидара:

– Товарищи! Стойте! На минуту! Примите меня! Дело государственной важности! Судьба мира в ваших руках!

Борт пошел уже мимо него.

– Я от Игоря Васильевича-а!

– Ты слышишь? – иронично сказал Беспятых лоцману. – Он от Игоря Васильевича. Дайте ему два билета в первый ряд и полкило икры.

– Вы меня благодарить будете! Дело жизни и смерти!! – надрывался бородатый очкарик, он же очкастый бородач. Надо сказать, что даже в мешковатом свитере вид он имел подтянутый и спортивный.

– На юте – скиньте ему штормтрап. Пусть попробует…

Поровнявшись с кормой продолжающего тихо скользить по воде крейсера, бородач не стал хвататься за трап, а быстрым движением схлестнул ступень цепью, закрепленной за нос лодки, и успел сунуть концевой крюк в ее звено. После чего присел и схватился за банку.

Лодку дернуло, рывком прижало к борту и потащило на буксире. Только после этого он, удержав равновесие, дотянулся и полез вверх. Это был определенно расторопный парень.

– Я из института атомной энергии, – сказал он так, как поведывают большой секрет. – Прошу проводить к командиру корабля.

– Хорошо, что не к капитану… – пробурчал Кондрат. В каюте Ольховского бородач, продолжая распространять вокруг себя возбуждение, сунул ему жесткую ладонь и представился:

– Альберт. Альберт Гельфанд. Доктор физико-математических наук.

– Что за спех, доктор? И от какого вы, интересно, Игоря Васильевича?

– От Курчатова. Академика Курчатова. Я из его лаборатории. Вы слышали такую фамилию? Хотя, вероятно, еще нет…

Ольховский испытал странноватое ощущение легкого отъезда крыши: слух, зрение и сознание никак не могли совместить полученную информацию, при всей ее внешней простоте и кажущейся малозначимости. В зияющей пустоте зоны, где обычно помещаются мысли и слова, ему удалось отыскать только четыре слова – тех, что еще звучали в ушах, и он поспешил употребить их, как-то прикрывая растерянность:

– Я слышал такую фамилию. – Подумал, обнаружил еще слово и немедленно произнес его также: – Садитесь.

Физик сел, закинул ногу на ногу и, обозначив таким образом свободу и достоинство, как бы компенсирующие внутреннее напряжение, продолжал:

– Откуда, интересно? Впрочем, неважно. Что вы слышали про атомную бомбу?

– А что именно я должен про нее слышать?

– Да. Конечно. Учтите – я посвящаю вас в информацию, в неразглашении которой давал подписку. И расстрелян могу быть не только я, но и тот, с кем я ею делился. Вас это не пугает?

– Хм. Это? Меня? Нет.

– Спасибо. Спасибо, командир. Значит, так. Про Хиросиму и Нагасаки вы знаете.

– Конечно.

– Так вот. Лаборатория Курчатова работает над созданием советской атомной бомбы.

– Чем же ей еще заниматься, – здраво подумал вслух Ольховский и, чувствуя необходимость как-то закрепить хрупкое нащупанное здравомыслие, предложил:

– Хотите выпить?

Физик казался удивлен таким спокойным согласием.

– Спасибо, я не пью.

– Курите.

– Я не курю.

– Занимаетесь спортом.

– Есть немного.

– Каким?

– Байдарка и альпинизм. Подождите со светскими разговорами! Мы знаем, что вы идете на Москву.

– С чего вы взяли?

– А что же вы, на Мадагаскар идете Московским каналом? У нас все знают. Корабль, слухи, ваши подвиги и акции, отношение масс.

– Каких масс?!

– Не критических, конечно. Народных. Хотя и народные могут быть критическими. Извините, глупый каламбур. Ладно, не перебивайте… Петр Ильич? Петр Ильич, дайте сказать.

– Да я вас только и слушаю! (Не прерывая беседы, Ольховский выпил сам и звякнул Оленеву: Зайди-ка.)

– Вот слушайте. Работы находятся в стадии завершения.

Ольховский понимающе покивал: