Гонец из Пизы

– Как, чтобы допустить такие мучения на русской земле от проклятых недоверков? Чтобы вот так поступали с матросами и офицерами? Да не будет же сего, не будет!

Такие слова перелетали по всем концам. Зашумели балтийцы и почуяли свои силы. Тут уже не было волнений легкомысленного народа: волновались все характеры тяжелые и крепкие, которые не скоро накалялись, но, накалившись, упорно и долго хранили в себе внутренний жар.

– Перевешать всю жидову! – раздалось из толпы. – Перетопить их всех, поганцев, в Неве!

Слова эти, произнесенные кем-то из толпы, пролетели молнией по всем головам, и толпа ринулась на них с желанием перерезать всех жидов.

Бедные сыны Израиля, растерявши все присутствие своего и без того мелкого духа, прятались в пустых мазутных бочках, в котлах и даже заползали под тенты шлюпок, но моряки везде их находили.

– Глубокоуважаемые моряки! – кричал один, высокий и длинный, как палка, жид, высунувши из кучи своих товарищей жалкую свою рожу, исковерканную страхом. – Слово только дайте нам сказать, одно слово! Таких моряков еще никогда не видывано. Таких добрых, хороших и храбрых не было еще на свете!… – Голос его замирал и дрожал от страха. – Как можно, чтобы мы думали про балтийцев что-нибудь нехорошее! Те совсем не наши, те, что хозяйствуют в России! Ей-Богу не наши! То совсем не жиды: то черт знает что. То такое, что только поплевать на него, да и бросить! Вот и они скажут то же. Не правда ли, Шлема, или ты, Шмуль?

– Ей-Богу, правда! – отвечали из толпы Шлема и Шмуль в изодранных галстуках, оба белые, как глина.

– Мы никогда еще, – продолжал длинный жид, – не снюхивались с неприятелем. А американцев мы и знать не хотим: пусть им черт приснится! Мы с балтийцами как братья родные…

– Как? чтобы балтийцы были с вами братья? – произнес один из толпы. – Не дождетесь, проклятые жиды! В Неву их, товарищи! Всех перетопить поганцев!

Эти слова были сигналом. Жидов расхватали по рукам и начали швырять в волны. Жалобный крик раздался со всех сторон, но суровые балтийцы только смеялись, видя, как жидовские ноги в ботинках и носках болтались на воздухе.

Иванов– Седьмой осторожно потрогал ладонь, заклеенную кружочком пластыря. Вдохновение медленно остывало в нем. Сегодня текст поражал выразительностью и силой. Откуда что взялось. Он и антисемитом не был. Буквально-таки словно кто-то свыше осенил крылом и водил его рукой.

Литературное мастерство приходит с профессиональной подготовкой и трудом, подумал он на подъеме.

– 15 —

Вечером деликатно постучал Саша Габисония и сделал Ольховскому предложение, от которого он не смог отказаться.

– Петр Ильич, – обратился он заботливым сыновним голосом. – Команда приглашает вас на заседание совета.

– Какого совета?

– Революционного военного совета.

– Это что значит?!

– Это команда образовала в помощь командиру и офицерам, значит.

Ольховский надел фуражку и пожалел, что у него нет пистолета. Оружие в заднем кармане представилось сейчас как нельзя более уместным. Если не сволочей перестрелять, так хоть самому застрелиться.

Идя перед Сашей, он представил себе кинематографические полутемные трюма, вздыхающие поршни в горячих масляных брызгах, угольную пыль и чумазые матросские лица с горящими жаждой высшей справедливости глазами. Я определенно схожу с ума, – подумал он. – А кто не псих? А вы не псих? Боже, как прав был покойник Галич.

В мичманском коридоре навстречу попался сменившийся с вахты Куркин с двумя свежими симметричными синяками на скулах. Сторонясь, он прижался к переборке и быстро отвернул лицо в тень.

О том, насколько глубоко запустил на крейсере щупальца спрут самодеятельности и заговоров, можно было сделать заключение уже по тому, что никаких чумазых лиц, конечно, не было, хотя глаза и блестели оживленно: как полагается обнаглевшим элементам на коррумпированном ими судне, треть команды вполне комфортабельно расположилась на камбузе, попивая чай и нагло, по-хозяйски куря; причем по блуждающему румянцу даже неопытный командир, и даже вовсе не командир, мог догадаться, что в кружках плескался не только чай. Воздух был тонко прослоен алкогольным выхлопом.

Все дружно встали, соблюдая уважение. После чего Хазанов домашним голосом скомандовал:

– Вольно, товарищи. Садитесь. – И сделал жест к свободному месту у стола: – Садитесь, товарищ командир.

– Что происходит? – вопросил Ольховский. Он постоял, утверждая свою начальственную независимость, сел и положил фуражку перед собой.