Гонец из Пизы

– Мы давно ждали, когда вы пойдете на Москву, товарищи! Мы знали, что это должно произойти!

– Вот и отлично.

На палубе Колчак отпустил внутренний ограничитель и загремел:

– Вахтенные!!! Проводить гостей с корабля! Боцман! Базар на палубе!!! Повторится – повешу!

Несколько ошарашенные и сбитые с толку такими проводами, делегаты партийной организации кучкой спустились на причал. Они не учли одного – застарелой ненависти офицеров к любым политработникам и партсобраниям.

– Пр-риготовиться к отходу! Старшине второй статьи Бубнову – сутки ареста! Снять ремень и в трюм мерзавца!

Оплеванные коммунисты развернули митинг на стенке.

Возвращавшийся Ольховский со свернутым в трубочку листом вежливо с ними поздоровался, подозрительно взглянул на знамя и поднялся на корабль.

– Товарищи! Мы выполнили свой рабочий долг – вы можете продолжать ваш исторический рейс!

– Вам надо бороться с несознательностью и угнетением некоторых офицеров, товарищи!

– Я тебе покажу угнетение офицеров! – не выдержал Колчак и приласкал наган в кармане плаща. – Я тебе покажу семнадцатый год! – И напоказ переложил наган из правого кармана в левый. – Своей рукой шлепну… в самую патоку. (Ну и слова у меня, подумал он со злой смешинкой. Откуда что выскакивает.)

Вылезший вместе с матросами наверх Груня обнажил маузер и теперь растерянно поводил опущенным стволом, не зная, на кого его направить.

– Отберите у придурка ствол! Еще у него маузер увижу – руки оборву!

Груню мягко обезоружили и пихнули вниз:

– Вали от греха подальше.

– Отдать кормовой!

С причала раздалось:

– Вставай, проклятьем заклейменный!…

– Не дождетесь! Импотенты! Отдать носовой! Радист – музыку на отход: погромче!

– Весь мир насилья мы разрушим!…

– Если вы совсем устали – сели-встали!!! сели-встали!!! – оглушила трансляция: маркони научился понимать музыкальные потребности начальства.

– Мы наш, мы новый мир построим… – слабо доносилось с берега.

– Соблюдайте правила движе-ни-я!!! – трубно крыли рупора.

Музыкально-идеологическая дискуссия возбудила незатейливое ржание команды. Битву за умы можно было считать выигранной.

– Лоц-ман! Где твое место на отходе?! старый болтун… В рубку его!

И, убедившись, что Ольховский на мостике, Колчак прислушался к сердцу, споткнулся о комингс и направил шаги в медизолятор: пить бром и валерьянку.

Заполировав их стопкой спирта, отмякнув и успокоившись, он сказал доктору:

– Чем дальше, тем больше из всех деталей туалета на людях мне нравится пеньковый галстук. Нет? Коммунизм хорош как Раскольников с топором – капитализм пугать. Нет хуже царя, чем вчерашний раб. Коммунизм прекрасен, но только в угнетенном состоянии. Идеалу положено оставаться идеалом.

– Николай Павлович, – с предельной мягкостью возразил Оленев, – я боюсь, что вы неправы минимум четырежды.

– Это как?

– Во-первых, вы зря волнуетесь. Во-вторых, какая разница, что они говорят, главное – они нас отремонтировали как родные, быстро и качественно. В-третьих, ведь только благодаря им мы идем дальше. В-четвертых, и это главное, мы и они хотим, собственно, одного и того же.

– А Военно-медицинскую академию, как рассадник заразы и питомник бездельников, пора закрыть, – ответил Колчак. – Хотят одного… Все хотят одного – чтоб хорошо было. Молод ты еще, летеха, так вот запомни: если тебе кажется, что человек дурак, но хороший – то дураком он останется, а сволочью его сделает весь ход событий, вызванных его дуростью.

Он прислушался к собственной мудрости, остался доволен и подобрел. Выпил еще и добавил поучительно:

– Если бы эта шваль в семнадцатом году…

– Какая именно шваль, Николай Павлович?

– М-да. Все они шваль. Я имею сейчас в виду – если б эти козлы из Учредительного собрания не трясли трусливыми мудями, когда один наглый матрос с пятизарядкой сообщил им, что караул, видите ли, устал… устал – так и пошел на хуй!!! – вместо того, чтобы расходиться, взяли бы в руки винтовки и сказали матросне, что пошли б они подальше, потому что Учредительное собрание от них устало! – так и сейчас все было бы в порядке. А так мне знаешь что снится? Прорубь мне снится! А над ней кто-то поет – прямо бельканто: Гори, гори, моя звезда. И к чему бы это, доктор? Ненавижу!

– 18 —

Рыбинское водохранилище шли как на пикнике: солнце и голубизна. Рейсовый метеор пронесся вдали, стоя на ленте летящей пены. Подобие бабьего лета наводило на мысли более о бабьем, нежели о лете.