Звездный билет (сборник)

— Спасибо, ребятишки, выручили! — крикнул Лева рабочим. — Перебрал я вчера малость, с кем не бывает…

Рабочие не обратили на знаменитость ни малейшего внимания. Они стояли на краю ямы и сумрачно смотрели вниз. Лева пожал плечами и двинулся к городу. Шел он с удивительной даже для него легкостью, словно плыл по воздуху. С удовольствием он смотрел на спешащих к метро людей, на папиросные дымки над толпой, на шелестящие в руках газеты. Леве было приятно видеть эти крепкие на морозце лица, чувствовать себя частью толпы, он давал себе слово начать с сегодняшнего дня новую жизнь.

В метро произошла странная история. Лева побросал в автомат все свои пятаки, но надпись «идите» так и не появилась. Сзади напирали, недоуменно ворча. Лева пожал плечами и свободно прошел через турникет — автомат на него не сработал.

В вагоне на него сел пожилой лыжник. Лева от этого никакого неудобства не ощутил, а лишь удивился бесцеремонности лыжника. Что-то в этом было удивительное — подойти и запросто сесть на человека.

«Не расплатился! — вдруг вспыхнула в Леве ужасающая мысль. — Не расплатился вчера в „Нашшараби“!»

Он бросился к выходу и уже в дверях оглянулся на невоспитанного старичка. Тот сидел в той же позе, выставив нос-грушу.

Возле «Нашшараби», несмотря на ранний час, уже дежурили мечтатели. Лева привычно встрепенулся, но мечтатели, как видно, совсем осоловели от ожидания — они даже не повернулись к кумиру нации. Андрианыч тоже бровью не повел в ответ на Левино приветствие.

Лева вошел в зал и удивился тишине и свежести, царившим там. Все столы были сдвинуты в длинные ряды, накрыты крахмальными скатертями, сервированы скромным гигиеническим завтраком — дымящиеся кофейники, поджаристые булочки, сливки, джем. Никакого намека на прогорклый запах вчерашнего «чаво».

За столами в полной тишине сидели Левины друзья и сподвижники, футболисты и хоккеисты сборных команд, братья Майоровы, Старшинов, Яшин, Численко, поэты Евтушенко, Вознесенский и Рождественский, Тигран Петросян, Спасский, Жан-Люк Годар и Марина Влади, Джон Апдайк, Артур Миллер, Дмитрий Шостакович, академик Лаврентьев, Армстронг и Элла Фицджеральд, космонавты Леонов и Армстронг Олдрин, Сартр, Высоцкий и Коненков, Вицин, Никулин и Моргунов… и много других известных и милых лиц.

Лева остановился на пороге, неуверенно поднял руку для приветствия, душа его сжалась — более страшного момента он никогда не испытывал.

И вдруг в глубине зала открылась маленькая дверца…

Некто высокий, загорелый, женский, освещенный синими глазами, в белом одеянии — уж не жена ли Нина, святая и неприступная? — двигался к нему, и в глазах была любовь.

«Неужели спасен? — подумал Лева. — Неужели спасен, спасен, спасен?»

Свияжск

Семья наша никогда не страдала от переизбытка родственников. Революция, война и чистки повыбили немало, да и многодетностью мы, Шатковские, никогда не отличались. Ходили, правда, слухи о каком-то колене, отделившемся от основного древа в отдаленные времена, чуть ли не в период столыпинских реформ, и подавшемся на Дальний Восток в какой-то полумифический шахтерский край. Якобы пустило там это колено многочисленные корешки в девонский слой, расцвело и зашумело ветвями на долгие десятилетия и шумит будто бы и по сей день.

Связи, однако, с этими дальневосточниками не было никакой, и на чем стояла эта легенда, понять невозможно. Может быть, просто, увы, принималось желаемое за действительность. Всегда в хиреющем нашем клане при разговорах о дальневосточниках как бы присутствовала одна невысказанная мысль — мол, если даже мы все засохнем, то уж они — никогда. Впрочем, год за годом, десятилетие за десятилетием, но даже и пышный этот миф стал худеть, и в последнее время за редкими межсемейными застольями (чаще всего тезоименитства деда Виталия) упоминание о дальневосточниках стало уже считаться чем-то вроде дурного тона. К тому же и дед Виталий уже несколько лет как отправился в вечную командировку, а стало быть, и застолья прекратились, и все очень быстро зацементировалось.

Я ловлю себя за руку на перекрестке двух пустынных московских улиц под беспощадным праздничным небом — стой, одинокое пустое существо, оглянись в отчаянии! Пятьдесят лет, ветхая дубленочка, дурацкая профессия тренера по баскетболу, вегетативная дистония… порог старости, утекающие силы…

В молодости и даже позже, в победительные мужские годы, помышляя с улыбкой о старости, я всегда почему-то представлял себе крепкий деревянный дом, двухэтажный, с мансардой, вроде родового имения (откуда?), полный жизни, кишащий детьми, животными, полный музыки и щебетания, и я в нем — глава, некий чудаковатый румяный старик в свитере и отличных сапогах, надо мной слегка посмеиваются, но, конечно же, почитают и обожают. Источник этой коннектикутской идиллии совершенно неясен, скорее всего, фильм какой-нибудь.