Звездный билет (сборник)

— Врешь! — заорал он и вскочил на ноги.

— Нет! — отчаянно закричала Галя.

«Врет».

— Что с тобой случилось? Ты обалдел?

«Нет, не врет».

— Ты мне не веришь?

— Не верю.

— Как мне тебе доказать?

— Доказать? Ты собираешься доказывать?

— Если ты мне не веришь, я отравлюсь.

— Великолепно! Вы в новой роли, мадемуазель. В клипсах у вас, конечно, цианистый калий?

— Вот! — Галя схватила и показала ему горсточку абрикосовых косточек. — Синильная кислота, понял? От ста штук можно умереть. Понял?

— Дура! — закричал Димка и отвернулся. «Фу ты, дурища. Не врет, конечно». Другое слово он ей готовил, а крикнул ласковое «дура». Да разве можно сказать то слово такой? Подняла свою мордочку и горсть слюнявых косточек показывает. Димка сел спиной к Гале.

«А может быть, все-таки врет? Она ведь актриса. Так сыграет, что и не разберешься. Ну что ж — играть так играть».

Он встал и сказал:

— Собирай вещи.

— Что-о?

— Собирай свои шмотки. Через два часа выходим.

— Куда?

— Как куда? Уходим из Таллина дальше. В рыболовецкий колхоз и в Ленинград.

— А я?

— Торопись. Через час выходим. Ребята в курсе.

— Сейчас.

Димка вытащил из палатки свой рюкзак и посмотрел на Галю. Она лежала на спине, положив руки под голову.

— Димка, — сказала она, — подбрось монетку.

— А ну тебя.

— Я прошу, подбрось монетку.

Димка вынул из кармана пятак и подбросил его.

— Что? — спросила Галя.

Монетка лежала орлом. Димка поднял ее, сунул в карман и сказал:

— Решка.

Галя села. Они смотрели друг на друга.

— Димка, я не пойду с вами. Я остаюсь здесь.

Всю жизнь он будет помнить то, что произошло дальше. Всю жизнь ему будет противна жизнь при воспоминании об этом. Как он буйствовал, и как умолял ее, и как крикнул ей в лицо то слово, и как потом просил прощения, обещал все забыть, и как он заплакал.

Последний раз он плакал четыре года назад в пионерском лагере, когда его на глазах всего отряда в честном поединке отлупил Игнатьев. Кто мог знать, что Игнатьев целый год занимался в боксерской секции? Дней через десять после этой истории он снова плакал. Но вовсе не из-за Игнатьева. Он лежал в траве и смотрел в голубое небо, куда взлетали стрелы малышей из 4-го отряда. О чем-то он думал, он сам не понимал о чем. Может быть, все-таки об Игнатьеве, о том, что через год он ему покажет, а может быть, о Зое, вожатой 4-го отряда. Было забавно смотреть, как стрелы летели ввысь, исчезали в солнечном блеске и появлялись вновь, стремительно падая. Малыши для утяжеления вбивали в наконечники гвозди. Шляпкой вперед, конечно. Он на мгновение закрыл глаза, и одна такая стрела попала ему прямо в лоб. Бывает же такое! Малыши испугались и убежали, а он перевернулся на живот, уткнулся носом в землю и заплакал. Не от боли, конечно. Было не больно. Но все-таки страшно обидно — попасть прямо в лоб. Как будто мало места на земле. Потом четыре года он не плакал. И когда его била шпана в Малаховке, молчал. А вот теперь снова.

Плакал из-за потрясающей обиды и из-за того, что рисовало ему нехорошее воображение. Плакал неудержимо, истерика тащила его вниз, как горная река. Он презирал себя изо всех сил. Разве заплачут ремарковские парни из-за обманутой любви? Пойдут в бар, надерутся как следует и будут рассуждать о подлой природе женщин. Почему же он не может послать ее подальше и уйти, насвистывая рок-н-ролл? Он презирал себя и в то же время чувствовал, что словно освобождается от чего-то.

Когда он оглянулся, Гали вблизи не было. Он увидел, что она у янсонсовского крыльца разговаривает с ребятами. Он увидел, что Юрка замахнулся на нее, а Алик схватил его за руку. Галя взбежала на крыльцо и скрылась в доме, а ребята вышли со двора и сели на траву возле забора.

Только мужская дружба и стоит чего-нибудь на этом свете. Ни слова об этой… Как будто ее и не было.

— Томас мировой рекорд поставил. Прыгнул на два двадцать два.

— Жуть!

— Пошли, ребята, выкупаемся в этом цивилизованном море?

Море в этот день было похоже на парное молоко. Далеко от берега кто-то брел по колено в воде. Купаться в общем-то не хотелось. Хотелось есть. Ох, как хотелось есть!

— В конце концов, я могу позвонить деду. Он у меня в общем-то прогрессивный, — неуверенно сказал Алик.

Димка взглянул на него волком.

— Но жрать-то все-таки мы что-то должны в дороге, — пробормотал Юрка.

Димка и на него посмотрел. Они замолчали. Они вдруг почувствовали себя маленькими и беззащитными перед лицом равнодушной, вялой природы. Ведь что бы с тобой ни случилось, дождишко этот мерзкий будет сыпать и сыпать, и море не шелохнется, и солнце не выглянет, и не увидишь ты горизонта.