Сажайте, и вырастет

Сейчас я пожалел о том, что не создал тайного запаса конвертируемых ценностей. И поклялся себе, что впредь обязательно стану откладывать часть зарабатываемых сумм. С точки зрения активного бизнесмена это смешно и наивно, однако есть и другие мнения на сей счет... Смущает лишь то, что я не знаю, когда снова начну зарабатывать... Впереди – срок... Бог знает, что меня ждет...

– ...Если серьезно,– сказал я Рыжему уже в полный голос,– ты будешь последним идиотом, если бросишь адвокатуру и пойдешь работать в банк! Банкиры – самые большие преступники на белом свете. Однажды они обманут тебя так же, как обманули меня. И ты попадешь в тюрьму,– дрожащей рукой я взял сигарету. – Забудь о банкирах. Делай свое дело. Не впадай в уныние. Спокойно работай. А ко мне больше не приходи. Я – пропащий человек. Вдобавок – банкрот. Я погряз в тюрьме, как в болоте. Я не знаю, что мне делать. Тюрьмы мерещатся мне повсюду. Я хотел преодолеть тюрьму посредством силы воли, но не смог. Теперь мне кажется, что мое желание победить тюрьму – уже само по себе тюрьма! Ты понимаешь меня?

Лоер кивнул, но я знал, что он не осознает, не способен, не умеет – он пока не видит своих тюрем, а я уже прозрел их все, до единой.

– Всякое желание – тюрьма! – сказал я ему с жаром. – И эти тюрьмы – бесконечны!..

Адвокат посмотрел на меня, как на душевнобольного,– с жалостью. Но слушал внимательно, не шевелясь и даже не моргая. Я продолжал – срывающимся, хриплым голосом, какой бывает у истеричных, психически неустойчивых, неуверенных в себе людей:

– Наши желания и есть наши тюрьмы, понял? Мегаломания – вот тюрьма! Всем тюрьмам тюрьма! Хочу денег! Хочу власти! Желаю благополучия! Мечтаю преуспеть! Реализоваться! Хочу самую красивую жену и самых послушных детей! Хочу новых штанов! Золотых часов! Желаю особняков в Малибу, требую полотен Матисса на стенах! Хочу трех женщин в одной постели! Хочу толпы, славящей мой гений! Вот где – тюрьмы. Вот где страшные зависимости, камеры, из которых мудрено выйти. Каждый из нас сидит в тысячах тюрем одновременно! Чтобы это понять, мне понадобилось сесть в самую простую...

– Понимаю,– кивнул рыжий адвокат с таким видом, что мне стало ясно: он не понимает абсолютно ничего.

– Тюрьмы, как матрешки, входят одна в другую, – продолжил я терпеливо. – Тюрьмы заблуждений. Тюрьмы гордости и заносчивости. Бедность, от которой я бежал долгие годы, тоже воспринималась мною как тюрьма...

– Из этой тюрьмы ты вышел,– возразил Рыжий и снова поправил свою пряжку.

– Из одной тюрьмы выйдешь – в другую сядешь! Казематы вечны. Наши тюрьмы всегда при нас. Запомни это. Смотри на меня и делай свои выводы...

Потом я шел – руки за спину – по узкому железному мосту вдоль стены, ударяя подошвами о тряпочный коврик, постеленный поверх рифленого металла, и думал о том, что этим маршрутом я прохожу уже пятидесятый раз. Каждый вторник и четверг, двадцать четыре недели, шесть месяцев – несомненно, пора отметить юбилей...

Я шагал споро, широко, но конвоир не просил меня сбавить темп. Вертухаям нравится, когда подследственные ходят быстро. Я давно это заметил. Бизнес тюремного надзирателя утомителен. Вывести на допрос одного, второго, третьего, десятого, тщательно обшмонать всех, затем сопроводить обратно – сей скорбный труд требует навыка, ловкости, весь процесс подобен конвейеру, и если кто-то из арестантов движется с увеличенной скоростью, это только на руку всем игрокам на рынке тюремных услуг. Чем быстрее отведешь одного клиента, тем быстрее вернешься за следующим. Все довольны: и контролеры, и постояльцы каземата.

Опять же, быстрая ходьба – вернейший способ согреться...

3

В хате было пусто. Харьковский швейцарец сегодня тоже пошел на допрос. В безмолвии и одиночестве я приблизился к убогому зеркальцу и получил очередное подтверждение того, что адвокат не ошибся в оценке моего внешнего вида.

Я действительно выглядел плохо. Тюрьма победила меня. Кожа лица приобрела нездоровый, землистый оттенок. Лев Николаевич Толстой как-то сравнил этот цвет с цветом проросших картофельных ростков. Классик русской литературы победил в числителе, но ошибся в знаменателе. Люди – не картофель, в тюрьме они не растут, а вянут. Процесс увядания живых тканей своего тела я теперь наблюдал воочию. Мускулы лба и щек утратили подвижность; физиономия, некогда легко трансформирующаяся во всевозможные выразительные гримасы, обратилась теперь в застывшую скорбную маску. Углы губ, бесцветных, потрескавшихся, опустились вниз. Взгляд – колючий, устремленный в пустоту.