Иосиф Сталин. Начало

Гриша был в бешенстве.

Коба начинает прощаться с друзьями

В 1922 году я приехал в родной Тифлис. И там встретил нашего друга Камо. После Революции он, как и многие герои Революции, стал каким-то неприкаянным. Он не знал, что ему делать. В первые годы Коба о нем заботился. Велел приехать в Москву, устроил учиться в Военную академию. Но Камо совершенно не мог учиться. Помню, как навестил его в общежитии. Он сидел над книжками.

— Трудно понимать науку, — огорченно говорил он, поглаживая ладонью какой-то учебник. — Рисунков мало. Надо делать в книгах больше картинок, чтобы сразу было понятно. К примеру, что такое дислокация? Ты знаешь, что это такое?

Я сказал, что не знаю. Но он был хитер.

— Вот видишь, ты знаешь, а я нет. Хотя я уже два раза про нее читал, запомнить не умею. — Улыбнулся. Улыбка беспомощная, детская.

Потом Камо бросил академию, решил вернуться в Тифлис. Перед отъездом мы все встретились: я, Коба и он.

Камо вдруг спросил Кобу:

— Зачем ты стесняешься наших подвигов? Нехорошо, брат.

Коба мрачно посмотрел на него и ничего не ответил…

В Тифлисе Коба устроил его работать в грузинском Наркомате финансов. По-моему, это был все тот же черный юмор Кобы: назначить банкиром того, кто умел только грабить банки!

Камо и здесь был очень несчастен. Продолжал жить в нашем прошлом и мог говорить о нем часами.

— Нас обвиняют в том, что мы убивали невинных людей… Я редко это делал. Помнишь, во время той экспроприации на Эриванской площади, я должен был бросать бомбу, и мне показалось, что за мною следят двое сыщиков? До броска оставалась какая-то минута. Я слез с пролетки, подбежал к ним: «Убирайтесь прочь, я сейчас взрывать буду!» И они убежали.

— А почему сказал? Жалко стало?

Но Камо знал: жалеть нам, большевикам, не положено. Он покраснел:

— Ничего не жалко! Они ведь были небогатыми, семьи кормили…

Тогда же в Тифлисе он со мной впервые поделился:

— Со всех сторон просят: напиши, дорогой, воспоминания. Может, и вправду попробовать? Коба, конечно, будет против. Он отрекся от наших подвигов… почему-то.

Я, в отличие от Камо, знал: Кобе пришлось отречься. Дело в том, что еще до революции произошел скандал. Меньшевик Мартов заявил, что Коба не имеет права занимать руководящие посты в РСДРП, ибо причастен к экспроприациям, осужденным партией. Кобе пришлось назвать это «гнусной клеветой». Теперь, став Генеральным секретарем, он конечно же не хотел никакого упоминания о наших подвигах. Особенно в изложении простодушного Камо.

Я объяснил это Камо. Он долго молчал. Потом сказал:

— Нет, я все-таки должен написать, чтобы напомнить и про наши идеалы, и про то, для чего была кровь. Мы мечтали создать воистину новый справедливый мир, мечтали отменить деньги и государство. Но опять вокруг нас бедные и богатые. И мир мы не изменили. Мы заперлись в собственном доме, уже не мечтаем о мировой Революции. Зачем тогда убивали?!

…Когда я вернулся из Тифлиса, меня вызвал Коба. Он, как всегда, все знал.

— Значит, наш глупец решил писать мемуары? Жаль. Каждый должен делать свою работу. Когда Камо убивает, он большой молодец — загляденье смотреть… Когда он что-то напишет — от стыда убежишь! Убивает — мудрец, пишет — глупец!

Он взглянул на меня. Его желтые глаза погасли, в них была бездна. И та, опасная полуулыбка начала бродить по лицу.

Я опять уехал в Берлин. А вернувшись, узнал про конец нашего друга Камо…

Это случилось через пару месяцев после нашего разговора с Кобой..

15 июля того же 1922 года Камо ехал на велосипеде по Тифлису. В этот момент на холме показался редкий в Тифлисе грузовик и направился прямо на Камо. «Удар был настолько силен, — писала тифлисская газета, — что товарища Камо отбросило с велосипеда, и, ударившись головой о тротуарную плиту, он потерял сознание. В больнице, не приходя в себя, он скончался…»

Я был на его похоронах. «Какая насмешка судьбы!» — сокрушался Мамия Орхелашвили, один из тогдашних вождей Закавказья. Насмешка судьбы? Или усмешка моего друга Кобы?

Коба на похороны не приехал, но послал цветы.

Мамию Орхелашвили он впоследствии расстреляет.

По возвращении в Москву меня снова вызвал Коба. Но я — ничего. Только решился пересказать ему последние слова нашего друга Камо: «Мы заперлись в собственном доме, уже не мечтаем о мировой Революции. Зачем тогда убивали?!»