В одно дыхание

— Дьявол дери… Ким!

— Здор-рово! Ким! Бродяга! ух!

— Ну… здравствуй, Ким! старина…

— Кимка! Ах, чтоб те… Кимка, а!

— Салют, Ким. Салют.

— Ки-им?!

— Братцы: Ким!

Билеты спрашивали еще от остановки. Подъезд светился у Фонтанки. Высокие двери не поспевали в движении. Билетерши снисходили в причастности искусству. Программки порхали заповедно; шум предвкушал: сняв аплодисменты, двинулся занавес.

— За встречу!

— Ким! — твой приезд.

— Гип-гип, — р-ра!!

— Горька-а! Ну-ну-ну… — эть!

— Ха-ха-ха-ха-ха!

— Ти-ха!.. Ким, давай.

— И чтоб всегда таким цветущим!

— Позвольте мне себе позволить… э-э… от нашего… э-э…

— «Пр-риходишь… — привет!»

— Ну расскажи хоть, как ты там?

— Спой что-нибудь, Ким. Эй, дай гитару.

— Пойдем потанцуем!

Раскрывается свежее тепло анфилад, зеленая и призрачная нестеровская дымка, синие сарьяновские тени на горящем песке, взрывная белизна Грабаря, сиреневый парящий сумрак серовской балерины и предпраздничная скорбь Демона.

— Отлично выглядишь! здорово.

— Надолго теперь?

— Молоток. Завидую я тебе!..

— Ну ты даешь.

— Расскажи хоть поподробнее!

— Все такой же красивый.

— Что, серьезно?

— Одет прекрасно.

— Где? Ой, я хочу на него посмотреть!

Назавтра день был прозрачный, оттепель, влажные деревья мотались в синеве, капало с блестящих под солнцем крыш, девушки блестя глазами гуляли по набережным, и большой водой, фиалками и талым подмерзающим снегом пахли сумерки.

— Мощный мужик.

— Ну авантюряга!

— Вот живет человек так как надо!

— Не каждый так может, слушай.

— Этот своего всегда, в общем, добивался.

— Ким, ну идем!

— Значит, в восемь, Ким!

— Так жду тебя обязательно.

— Завтра-то свободен? всё, соберемся. Приходи, смотри!

— Так в субботу, Ким, мы на тебя рассчитываем.

— На дне рожденья-то будешь?

— Да давай Ким, не сомневайся, тебе там понравится!

В филармонии было душно, музыка звучала в барабанные перепонки, тихо вступили скрипки, нарастая, музыка прошла насквозь, захватила в мерцании и сполохах, и в отчаянии заламывала руки и падала женщина на угрюмом берегу, метались под тучами чайки, и накатилась, закрывая все в ярости, огненная волна, стены города рушились в черном дыму, гремел неотвратимо тяжкий солдатский шаг, но среди этого запел, защелкал невесть откуда уцелевший дрозд, и утренний ветер пробежал по высокой траве, березки затрепетали, в разрыве лазури с первым утренним лучом показался парус, он рос победно, и только пена кипела в прибрежных скалах.

«Да. Эдуард слушает. Что?! Ким, драть твои веники!!

Старик сто лет когда скотина давай идет титан конечно. Да как, у меня нормально. Митьке? пятый уже,

недавно вот стихотворение выучил. Анька молодцом,

вертится. Обязательно, о чем речь, сейчас я смоюсь с

работы. Подходи, подходи! Да у меня и останешься, и

не думай, что отпущу… кто стеснит — ты? с ума сошел!

посидим хоть душу отведем. Отлично! Добро!»

— Здорово!

— Даже так?

— Помнишь!..

— Помнишь…

— Помнишь…

— Помнишь…

— Помнишь…

Официант склоняет пробор: коньячок, икорка; оркестр в полумраке. Покойно; вечер впереди; твердые салфетки; по первой. Женщины красивы.

— Танька — вон, русый, высокий.

— Это и есть тот знаменитый Ким? Симпатичный.

— …—…? —…—…! —…—…

«…откуда ты взялся такой… господи… мне кажется, я знаю тебя давным-давно… Поцелуй меня еще… милый…»

Витрины в гирляндах ярки. Длинноногая дива склонилась к окошечку кассы. Светлые волосы легли по белой шубке. Короткая шубка задиралась. Девушка чуть приседала, говоря к кассирше. Открытые бедра подавались в прозрачных чулках. Она отошла к прилавку, переступая невероятно длинными и стройными ногами, гордая головка возвышалась.

— Дорогой, заходи же скорее, заходи!

— Спасибо, ну зачем же; спасибо, родной. О! Боренька, ты смотри какая прелесть.

— Да не снимай ты туфли ради бога. Ниночка, скажи ему.

— Ну дай-ка я тебя поцелую. Да загорелый ты какой!

— Выглядишь ты прекрасно, должен тебе сказать.

— И как раз к обеду, очень удачно! Боренька, достань белую скатерть из шкафа.

— Так; водка у нас есть? — хорошо. Сейчас я только позвоню Черткову, скажу, что сегодня мы заняты.