Легенды Арбата

Таким образом, звонит он днем в очередной раз Богословскому:

— Старик, я знаю, ты сегодня дома. Я к тебе вечерком загляну к ужину, часов в восемь, лады? — И трубка: бряк!

Богословский задумывается, глядя в окно на эксклюзивный пейзаж с Кремлем. Матерится беззлобно, с какой-то даже философской интонацией... И начинает готовиться к ужину. Домработнице велит то-сё сходить купить. Друзьям тем-сем позвонить, пригласить. Сходить кое-куда. Чего уж одним Губаревым ограничиваться, гости так гости.

В друзьях у Богословского роилось и слиплось пол-Москвы, и все сплошь народные артисты и заслуженные деятели. И первый поэт страны Константин Симонов, и первый драматург Алексей Арбузов, и первый писатель-международник Илья Эренбург, и главный диктор государства Юрий Левитан. Хотя Левитан прийти не смог по занятости; но на часок Богословский его навестил, у них были свои дела.

В девятом часу народ собирается. Компания избранная и теплая. Сливки общества в интерьере. Кремлевские звезды! — не нынешним проходимцам чета. Пьют, закусывают, рассуждают о возвышенном. Бойцы вспоминают минувшие дни: то взлет — то посадка, то премия — то разнос. Смачные мужские сплетни под стакан: сейчас награды по сговору, а не по заслугам.

— Погодите, — сытно вспоминает Арбузов, — а когда, кстати, оглашение по Госпремиям? Ведь оно сейчас где-то... в среду?

— Да как раз сегодня Комитет по премиям заседал, — говорит Симонов и смотрит на часы. — У меня два года ничего нового, я не слежу...

— А мне в прошлом году первой степени дали, — машет Эренбург.

А настенные часы машут маятником, и Богословский предлагает:

— Без пяти девять... последние известия будут... послушать?

Включает приемник, и он тихо бухтит про выпуск кирпичей и народную самодеятельность.

Часы бьют девять. Никита прибавляет звук. А приемник, как тогда было, большой лакированный ящик, ламповая радиола, верньеры под светящейся шкалой, индикаторный глазок и клавиши. Дизайн!

Подстраивает он волну, щелкает регистром, чтоб речь разборчивей звучала. Сигналы точного времени пропищали. Последние известия. И действительно:

— Внимание. Говорит Москва. Передаем правительственное сообщение.

Металлический тяжкий баритон пророчит и обрушивает информацию катастрофического масштаба. Приговор эпохи оцепенил героизмом дух и пространство. В грозном торжестве гремит гибель богов. Юрий Левитан. Апокалипсис нау. Кто не слышал — не поймет. От его праздничных объявлений дети писались в ужасе. Голос века. Любимый диктор Сталина.

— Указ Президиума Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик. О присуждении Государственных премий за 1955 год. В области науки: академику, доктору физико-математических наук... — и так далее.

Все слушают. Это имперский ритуал. Иерархия творцов в структуре благоволения власти. Это интересно и показательно. Здесь свои рецепты и приемы, свои законы карьер и падений.

И, наконец, самое интересующее коллег:

— В области культуры. Государственную премию первой степени. Улановой Галине Сергеевне, народной артистке СССР, солистке Большого театра оперы и балета. За исполнение партии Жизели в...

А премий в те времена было много. Государство давало пряник правильным людям. По каждому разделу и подвиду — трех степеней. Что ни год — артисты, прозаики, драматурги и так далее.

— В области литературы. Первой степени. Бубеннову Михаилу Алексеевичу. За роман «Белая береза»...

И суммы были гигантские. Первой степени — 100000 рублей. Это две шикарные дачи. Второй — 50000, третьей — 25000. При зарплате инженера 600 рублей в месяц — это было чем вдохновиться.

— В области драматургии...

Слушают тихо, сделав паузу в сеансе одновременной жратвы. Ревность, любопытство, пожатие плеч: свой цех.

— Государственную премию третьей степени. Губареву Владимиру Александровичу. За пьесу «На подъеме».

В хрустальной тишине — детская неожиданность и одобрительная мимика: реакция зреет.

Губарев бледнеет, стекленеет и вспыхивает, как фонарик. Он розовый, как роза, и алый, как заря. Он временно забыл дышать.

Кто хмыкает, кто кивает, кто показывает большой палец.

Губарев сосредоточенно собирает глаза в фокус и смотрит на Богословского. На Арбузова. На Симонова. Рот непроизвольно разъезжается к ушам, зубы торчат в детской счастливой улыбке. Грудь вздымается.