Гечевара

«Мак-Пинк» был двухэтажный. Они взяли по стакану пива «Свойское», по пицце, по конвертику картошки – и пошли наверх. Оттуда можно было преспокойно наблюдать весь зал.

– Вот так, – сказал Алеша. – Из «Мак-Пинка» вышли, и в него же и пришли.

Они ещё поговорили о свободе, о предназначении искусства, о спасении России, кризисе Европы, о советской школе и о постсоветских институтах. Потом Лиза вынула из сумки книгу.

– Вот, – сказала она. – Это для тебя.

Алёша засмущался. У него-то не было подарка!

– Да бери, бери! Я прочитала. Если понравится – оставишь, нет – вернёшь. По-моему, очень даже. Тебе надо прочитать.

На чёрненькой обложке Алексей прочёл фамилию Омлетова: «Ага! Это тот самый идеолог, про которого рассказывал Артём!».

– По-моему, прогрессивно, – сообщила дама. – А вот как ты смотришь на роль лесбиянок в политическом процессе?

Алексей, как всякий левый, разумеется, смотрел на это дело положительно. Они пообсуждали эту роль, пришли к великим выводам. Потом тема иссякла. Алексей почувствовал, что от него сейчас должна поступить некая инициатива. Его сущность жаждала слияния с Лизой, полного и вечного, но скромность кавалера и его конспиративные дела не делали это желание возможным. Алексей решил принять решение-компромисс: открыть секрет, но лишь один, зато самый «горячий», самый актуальный и безотлагательный:

– Скажи, Лиз… Ты что-нибудь слышала о Минской?

– Как? О чём?

– О Минской. Улица такая.

– Улица? Да, слышала. Что есть. Кого-то ищешь там?

«Не знает», – грустно констатировал Алёша.

– Знаешь Хо Ши Мина?

– Да, конечно!

– Ну, так вот… Той ночью…

И Алёша рассказал о подлинной причине опоздания. Рассказал про бабку, что кричала из окна, про гениальность Жекиного замысла, про то, как Сергей ходил за клеем, как его насилу дождались, как каждый раз с трудом искали нужные таблички на домах, потом с трудом к ним добирались, а потом держали, чтобы не отклеилось. Как во дворах, почти не освещённых, к ним всё время лезли то шпана, то дикие собаки, то бомжи, то подозрительные люди наподобие милиции. И, наконец, как, возвратившись в пять часов в общагу с полуопустевшей банкой клея, они все как-то случайно стали его нюхать и нанюхались…

– И что потом? – спросила Лиза, замерев.

«Пять наггетсов!» – истошно заорал кассир там, снизу. «Гамбургер!» – кошмарно возопил другой. Направо кто-то чавкал, а налево шумная компашка дико засмеялась.

– Ничего, – ответил Алексей. – В том-то и дело.

– Стой… Как… Я не понимаю… Вы хотели всех шокировать?

– Шокировать… Не только… Показать, что в нашем городе есть силы, могущие быть против режима. Так сказать, встряхнуть…

– Понятно, взять буржуев с места и с размаху бросить в экзистенцию!

– Вот-вот!

«Одну картошку!!!».

– И каков же результат? – спросила Лиза.

– В том-то всё и дело! Никаков! Везде молчат об этом. Радио, газеты – ничего, ни слова!

– А таблички?

– Я пошёл, проверил. «Хошиминская» – висит. Никто не оборвал.

– Что ж, не заметили?

– Не знаю… Лиза, всё так странно. Эта вот реакция… Точнее, никакой реакции. Листовки там, у нас, в «Мак-Пинке»… Да вообще…

– Чего – вообще?

– Так, разное.

– Не хочешь мне сказать?

– Вернее, не могу, – ответил Лёша.

Лиза помолчала, дожевала пиццу и картофельные палочки. Потом минут пять странно и сосредоточенно глядела на листок в подносе. И сказала:

– Лёша, если что – я с вами.

Он печально улыбнулся и ответил:

– Да… Спасибо.

Всё оставшееся время они так и промолчали. Алексей как будто понимал, что от него ждут перехода к делу, но смущался, ничего не мог с собой поделать. Лиза скучно допивала пиво. Алексей смотрел вниз, на пластмассово-цветастый интерьер, людей, забавно суетящихся с подносами, коллег в красных фуфайках…

Одинаковые длинные сидения наподобие диванов, непрерывной чередой стоящие вдоль стен, посреди зала, ровными, красивыми рядами, напоминали поезд. Нет, точнее, электричку. Интерьер был так же совершенен, уплотнён, компактен, гармоничен, как и внутренность вагона. Ни одна вещь не была на чужом месте. Ничего так просто не хотелось передвинуть. В интерьере заведения, в меру симметричном, идеально разноцветном, пахнущем резиной и пластмассой, созданном как будто по расчётам древних греков, не было ни капли лишнего, пустого, хаотичного. До Лёши вдруг дошло, что длина зала, длина каждого стола и длина жареной картошки пропорционально соответствуют друг другу. Что в этой системе, идеально гладкой, совершенной, не к чему придраться – и нет никакого старта для движения. «А не является ли сэндвич – моделью мира в представлении древних?» – завертелось в голове.