Верь в мою ложь

Ей не хотелось верить в то, что сказала Миньон о той девочке, Бьянке, но по выражению лица Бернарда было ясно, что Миньон говорила чистую правду. Манетт просто не знала, как теперь быть, не могла разобраться в собственных чувствах. Зато видела чувства Миньон: та была счастлива открыть ещё один повод к обвинению отца, который, по её убеждению, не обращал на неё должного внимания.

Миньон радостно произнесла:

— Ох, папочка! Ну, теперь мы в одной лодке, а? Думаю, это тебя немножко утешит. Ты обречён, зато будешь беспрепятственно видеться с любимым ребёнком — а ведь это могла быть я, так? — и этот ребёнок тоже осуждён! Прямо как король Лир и Корделия. Вот только… Кто же у нас в роли шута?

Лицо Бернарда было кислым, как овсянка в исправительной тюрьме. Он сказал:

— Думаю, ты здорово ошибаешься, Миньон, хотя твоя змеиная натура готова на всё ради денег.

Миньон восприняла это совершенно спокойно.

— Полагаешь, супружеское прощение действительно тебе обеспечено?

— Не думаю, что тебе хоть что-то известно о браке или о прощении, — сказал Бернард.

При этих словах Манетт посмотрела на Фредди. Он наблюдал за ней, его тёмные глаза были предельно внимательны. Манетт поняла, что он тревожится за неё, не зная, как она переживёт крушение своей семьи. Ведь прямо у неё на глазах весь привычный ей мир словно взорвался. Манетт хотелось сказать бывшему мужу, что она справится, но она знала, что ей не совладать с этим в одиночку.

Миньон снова заговорила с отцом:

— Ты что же, действительно думал, что сможешь вечно скрывать ото всех Бьянку? Бог мой, до чего же ты самоуверен! Скажи-ка, папочка, а как поступит сама Бьянка, когда узнает правду о своём отце и о его второй семье? О его законной семье! Но ты ведь никогда не заглядывал так далеко в будущее, правда? Пока Вивьен соглашалась играть по твоим правилам, ты и не задумывался о том, что она на самом деле собой представляет.

Бернард наконец ответил:

— Вивьен возвращается домой, в Новую Зеландию. Так что разговор на эту тему закончен.

— Я сама решу, когда он закончится, — огрызнулась Миньон. — Я, а не ты. Она ведь моложе нас, эта твоя Вивьен. Она даже моложе Ника.

Бернард пошёл ко входной двери, мимо Миньон. Она попыталась схватить его за руку, но Бернард просто отмахнулся. Манетт ждала, что сестра воспользуется этим его жестом для того, чтобы свалиться с дивана и закричать, что она стала жертвой насилия, но Миньон всего лишь продолжила говорить:

— Ладно, я поговорю с матерью. Я расскажу ей всё остальное. О том, сколько лет ты уже путаешься с Вивьен Талли — десять, так? Или больше? Сколько же ей было лет, когда всё это началось? Двадцать четыре? Или ещё меньше? И как вообще на свет появилась Бьянка? Вивьен хотела этого, да? Она хотела ребёнка, но и ты тоже хотел, а, папа? Потому что в то время, когда Бьянка родилась, Ник вытворял все эти свои штучки, а ты продолжал надеяться, что кто-нибудь, где-нибудь, когда-нибудь родит тебе наконец нормального достойного наследника, а? Мама будет просто счастлива услышать всё это, правда?

Бернард оглянулся и сказал:

— Делай что хочешь, Миньон. Полагаю, ты всегда именно к этому и стремилась — творить гадости.

— Я тебя ненавижу! — воскликнула Миньон.

— Как всегда, — ответил он.

— Да ты вообще слышишь меня? Я тебя ненавижу!

— Это за мои грехи, — кивнул Бернард. — Уж поверь, я всё знаю. И, пожалуй, я это заслужил. А теперь убирайся из моего дома.

На какое-то мгновение Манетт показалось, что сестра откажется повиноваться отцу. Миньон пристально смотрела на Бернарда, словно ожидая от него чего-то такого, чего, как отлично понимала Манетт, быть просто не могло. Наконец Миньон резко отодвинула от себя ходунки, улыбнулась, встала и уверенным шагом ушла из жизни своего отца.

Когда за ней захлопнулась дверь, Бернард достал из кармана льняной носовой платок. Он протёр очки, снова надел их. Манетт видела, что у него дрожат руки. Всё, что он имел, рушилось, и в первую очередь более чем сорокалетний брак.

Наконец Бернард посмотрел на Манетт, на Фредди, снова на Манетт… и сказал:

— Мне так жаль, дорогая. Так много всего…

— Не думаю, что всё это будет теперь иметь значение. «Как всё странно», — подумала при этом Манетт. Она всю жизнь ждала вот этого момента: когда она окажется на высоте, а Бернард станет наконец уязвимым; когда отец посмотрит на неё — и увидит действительно её, не просто дочь, не просто некий заменитель желанного сына, но личность с её собственными правами, способную делать то же самое, что делает он. Вот только теперь Манетт не понимала, почему это казалось ей таким важным. Она знала лишь то, что не испытывает тех чувств, которые ожидала испытать в момент, когда отец наконец увидит и признает её.