Глубина в небе

Дидире махнула им рукой.

– Вот это тот самый представитель церкви. Пришла коббериха на час раньше.

Диди была верна себе и слегка нетерпелива. Очень приятного вида женщина двадцати одного года. Она была не так умна, как некоторые из папиных студентов, но талантлива, и работала главным техником на «Радио Принстона». В четырнадцать она стала оператором эфира в прайм-тайм, и про электротехнику знала не меньше Джирлиба. Вообще-то она хотела быть инженером-электриком. Все это выяснилось в первый раз, когда она познакомилась с Джирлибом и Брентом, тогда передача только начиналась. Вики помнила, как странно вел себя Джирлиб, когда рассказывал об этой встрече; вроде бы он был в полном восторге от этой Дидиры. Ей тогда было девятнадцать, а Джирлибу двенадцать, но он был крупен для своего возраста. После второй передачи она уже знала, что Джирлиб – внефазный. И восприняла это как намеренное и личное оскорбление. Бедняга Джирлиб потом несколько дней ходил, как на переломанных ногах. В конце концов оклемался – в жизни ему предстоят еще и не такие обломы.

Дидире тоже это более или менее пережила. Пока Джирлиб держался на расстоянии, она не выходила из цивилизованных рамок. А иногда, когда она забывалась, с ней было куда интереснее, чем с любым коббером нынешнего поколения – из тех, что Вики знала. Когда они не нужны были в павильоне, Диди позволяла Вики и Гокне сидеть рядом со своим насестом и смотреть, как она переключает десятки кнопок и рычагов. Она очень гордилась своей контрольной панелью. А та и в самом деле, если не считать, что рама была деревянная, а не листовой металл, выглядела почти так же научно, как любой прибор в Доме-на-Холме.

– Так что это за коббериха церковная? – спросила Гокна.

Они с Вики вплотную прижались передними глазами к стеклянной стене. Стекло было такое толстое, что многие цвета просто через него не проникали. От незнакомки на сцене доходила только дальне-красная часть спектра, как от мертвой.

Диди пожала плечами.

– Зовут ее «Достопочтенная Пьетра». И говорит она странно. Похоже, она тиферка. А видите на ней эту церковную шаль? Тут дело не в искаженном виде из нашей рубки: эта шаль и в самом деле темная – по всем цветам, кроме самого дальнего красного.

Хм-м, дорогая штука! У мамы был такой мундир, только ее почти никто никогда в нем не видел.

У Диди на лице расплылась злобная улыбка.

– Спорить могу, она как увидит ребятишек в шерсти у вашего отца, так сблюет.

Увы, не случилось. Но когда через несколько секунд вышел Шерканер Андерхилл, достопочтенная Пьетра закаменела под своей бесформенной рясой. Еще через секунду на сцену рысцой выбежал Раппопорт Дигби и схватил наушник. Он вел передачу «Час науки для детей» с самого начала, когда еще не было Джирлиба и Брента. Был он старым дураком, и Брент утверждал, что на самом деле он один из владельцев станции. Вики этому не верила – она видела, как Диди на него огрызается.

– Внимание всем! – Голос Диди был усилен микрофоном. Папа и достопочтенная Пьетра выпрямились, каждый слышал динамик со своей стороны. – Выходим в эфир через пятнадцать секунд. Будете уже готовы, мастер Дигби, или поставить заставочку?

Хоботок Дигби был опущен в ворох письменных заметок.

– Можете смеяться, если хотите, мисс Ултмот, но эфирное время – деньги. Так или иначе, я…

– Три, два, один!

Диди отрубила динамик и ткнула заостренной рукой в сторону Дигби.

Старый коббер подхватил ритм, будто терпеливо ждал момента. Слова его поплыли с обычным гладким достоинством, и начал он с фирменного заявления, которым открывал передачу уже пятнадцать лет.

– Вы слушаете передачу «Час науки для детей», с вами Раппопорт Дигби…

Когда Зинмин Броут произносил слова перевода, его движения переставали быть резкими и отрывистыми. Он смотрел прямо перед собой и улыбался или хмурился, выражая чувства, которые казались вполне реальными. Может быть, они и были реальными – для какого-то бронированного паучьего создания на Арахне. Иногда замечалась какая-то нерешительность, заминка преобразований на промежуточном уровне. Куда реже Броут поворачивал голову – очевидно, что-то важное появлялось в стороне от центра его наголовного дисплея. Но если не знать, на что смотреть, создавалось впечатление, что Броут говорит вполне бегло, как любой ведущий, читающий записи на своем родном языке.

Броут-Дигби начал с небольшой самовосхвалительной истории этой передачи, потом перешел к тени, которая накрыла ее в последние дни. «Внефазные», «извращения рождений» – эти слова слетали у него с языка так, будто он всю жизнь их знал.