Харбин

– …Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробе живот даровав… – послышалось ему с клироса.

«Господи, прости! Что это я? В это время этого тропаря-то и не поют!» – вздрогнул Кузьма Ильич и настроился на пение:

– …Иже везде сый и вся исполняли, Сокровище благих и жизни Подателю, прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякие скверны, и спаси, Блаже, души наша! Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный!..

Тельнов перекрестился, оставшиеся в левой руке свечи как будто подтаивали и согревали ладонь, и он снова задумался.

«Господи! За какие грехи Ты караешь нас! За какие грехи мы уже сколько лет бросаемся в битвы и истребляем друг друга! Беглые мы, беглые! Пришлые и беглые!»

Слово «эмигранты» Кузьма Ильич не любил и старательно его избегал, в нём было что-то холодное, книжное.

«Пришлые, беглые и гонимые!»

– Всякое дыхание да хвалит Господа… – пели хорошо слаженные голоса.

«…Да хвалит Господа!..» – повторял Кузьма Ильич и увидел, как вышел священник и провозгласил:

– Слава Тебе, показавшему нам свет!

Хор вторил:

– Слава в вышних Богу, и на земли мир, и в человецех благоволение…

Тельнов с грустью слушал эти слова: «Нет в человецех благоволения. Нету его! На этой земле – нету!»

Служба закончилась, Кузьма Ильич поставил свечи «за упокой», потом постоял у образа Казанской Божьей Матери и с народом стал выходить из храма. Уже почти рассвело, и тихо, в безветрии падал снег.

«Услышал Господь мою молитву!» – глядя на медленное кружение снежинок, подумал он.

Умиротворённый, Кузьма Ильич направился домой, хотя мысль о виденной им погоне время от времени беспокойством отдавалась в его сознании, но по пути это забылось.

За его спиной тихо шёл Сорокин.

Глава 2

Асакуса исподлобья, не поднимая головы, посмотрел на своего гостя, потом глянул на советский перекидной календарь, который ему прислал его коллега из японского посольства в Москве; вырвал вчерашний листок за 23 февраля 1938 года и заложил им страницу лежавшего на столе раскрытого формуляра Бюро по делам русских эмигрантов, потом спросил:

– Прочитали? Номура-сан?

Номура поднял палец, прося секунду подождать, потом снял очки и отложил в сторону прочитанный документ.

– Да, Асакуса-сан, прочитал, но ничего нового. У нас данные те же самые.

– А что, по вашим данным, сейчас происходит вокруг Родзаевского?

– Тоже ничего особенного. Известно только, что он очень сильно раздражён чрезмерной активностью своего американского, как он его называет, «соратника» – Вонсяцкого.

– Никакой он ему не «соратник»!

Асакуса с выражением досады на лице встал из кресла и, прихрамывая, пошёл в дальний угол кабинета, куда только что внесли и поставили на чайный столик кипящий самовар.

– «Соратник» – это, надо понимать, когда люди вместе борются за что-то. А за что бороться этому сытому мужу американской миллионерши? Для него это просто театр и возможность «прозвучать», стать известным. Надо же? Приехал в Шанхай со своим биографом. Вот вам и вся борьба! – Асакуса секунду помолчал. – В Америке фашизм приживается плохо. Они слишком неорганизованны или, как они сами говорят, свободны, чтобы подчинить себя одной идеологии. И что там может сделать один русский эмигрант, этот Вонсяцкий? – сказал Асакуса и без перехода обратился к собеседнику по-русски: – Вам чай в чайную чашку или в стакан с подстаканником?

– В стакан, господин порковник, конечно, в стакан с подстаканником и, есри можно, с кусочком сахара «вприкуску», как говорят русские, – по-русски ответил Номура.

– Вприкуску! – задумчиво повторил Асакуса, положил в блюдце несколько кусочков колотого сахара и стал разливать чай.

Номура было снова взялся за бумаги, но тут же поднял голову и спросил:

– Асакуса-сан, откуда у вас такая привязанность к русскому чаю, подстаканникам и самовару? Со мной всё ясно, я родирся и вырос на Карафуто, среди русских, и уже почти двадцать рет живу здесь, в Харбине. И жена у меня, как известно, русская, а вы?

Асакуса с улыбкой повернулся к Номуре:

– Церемоний меньше. Особенно когда просто хочется чаю или когда пьёшь его с человеком, родившимся и выросшим на Сахалине и больше двадцати лет живущим среди русских.

Довольный шуткой собеседника, Номура рассмеялся, показывая свои длинные зубы, потом снова надел очки и, перелистав пачку бумаг, вытащил одну из них.