Волчья сотня

Стрельба прекратилась, но батарея уже перестала существовать.

Азаров огляделся в наступившей тишине. Конники, выстроенные в две колонны в ожидании сигнала к атаке, сбили ряды: обстрел батареи скверно на них подействовал. Дзагоев, как всегда решительный, выскочил вперед на огромном вороном жеребце и с растяжкой, давая лошадям время исполнить команду, проорал:

– Ша-ашки наголо! Ры-ысью… Ма-арш!

Кубанцы в косматых папахах пригнулись к лошадиным шеям, драгуны и гусары откинулись в седлах, колонны пришли в порядок и хлынули вперед, по знаку командиров перестраиваясь в лаву. Впереди мчался генерал Дзагоев, взяв повод в зубы и выхватив единственной левой рукой тяжелую казацкую шашку.

Лава перевалила небольшой холм, отделявший ее от махновцев, и тут же с нескольких позиций забили по ней пулеметы. Установленные на тачанках, они били по кавалерии в лоб и с флангов, выкашивая ее, как выкашивает утреннюю росистую траву звонкая коса опытного косаря.

Захваченные безумием атаки всадники продолжали мчаться вперед, но ряды их становились все реже и реже. Казаки опомнились первыми и повернули коней, но в это время бронепоезд выдохнул по задним рядам конников картечью, вырывая каждым залпом грозди коней и всадников, усугубляя и без того полное безумие разгрома.

Дзагоев, все еще скакавший вперед, покачнулся вдруг и свесился с коня набок, уцепившись ногами за стремя. К нему тут же подскочил рослый кудрявый изюмский гусар в яркой картинной форме с серьгой в ухе, подхватил раненого генерала под мышки и уложил перед собой поперек коня. Остатки разгромленной кавалерии удирали за холм.

Азаров огляделся. Спасти пушки не было никакой возможности. От батареи осталось, считая его, пять человек, он – один офицер, так как поручика Мясоедова в последнюю минуту зацепило шрапнелью. Неподалеку на зарядном ящике сидел еще заряжающий второго орудия, но когда полковник подъехал к нему и тронул за плечо, солдат повалился набок и Азаров увидел страшную рану на затылке.

Остатки сводного отряда генерала Дзагоева собрались в перелеске верстах в трех от Тесовой. Преследования не было – махновцы, видимо, посчитали, что от отряда ничего не осталось. Впрочем, почти так и было. Из полуторатысячного кавалерийского отряда уцелели человек сорок – шесть офицеров, считая самого тяжело раненного Дзагоева, около двадцати казаков и десятка полтора драгун и гусаров.

Глава вторая

«Все силы Советской республики должны быть напряжены, чтобы отразить нашествие Деникина и победить его, не останавливая победного наступления Красной Армии на Урал и на Сибирь…»

В. Ленин. Известия ЦК РКП(б), 1919

– Нуте-с, голубчик Борис Андреевич, позвольте поздравить вас с прибытием на место! – Полковник Горецкий налил в большую фарфоровую чашку заварки, затем кипятка из самовара и протянул Борису. На столе лежал пшеничный калач и стояла тарелка мелко наколотого сахару.

Борис молча принял из рук Горецкого чашку. Он был голоден и зол, время клонилось к вечеру, уж скоро начнет смеркаться. Они провели в дороге весь день, толком не ели и вот теперь вынуждены довольствоваться сухим калачом с чаем. Хотя сердиться было глупо, потому что он прекрасно знал принципы полковника Горецкого: как можно меньше появляться на людях. Полковник приехал в город Ценск по своим важным и таинственным делам, и для этих дел было необходимо, чтобы как можно меньше людей знало, кто он такой. Поэтому он не жил в гостинице, а снимал скромную квартирку на окраине города, не посещал театры и рестораны. Все это Борис понимал, потому что хоть и с недавнего времени, но состоял при полковнике офицером для негласных особых поручений, но вот его желудок бурно протестовал.

Без стука, но деликатно отворилась дверь, и денщик Горецкого Саенко внес аппетитно пахнущие свертки.

– Поверьте мне, Борис Андреевич, что жизнь на окраине имеет свои преимущества, – посмеивался Аркадий Петрович Горецкий, нарезая холодную телятину. – И эти неуютные стены могут сослужить нам неплохую службу.

Действительно, квартира была неуютна. Дом, который выбрал Горецкий, был большой, но старый, стоял в разросшемся запущенном саду. Дом был одноэтажный и имел неправильную форму – буквой «Г». И вот в короткой половине буквы «Г» и поселились полковник, Борис и Саенко. Имелись там три довольно большие комнаты, но были они запущены, и мебель стояла до неприличия ветхая и разномастная. Саенко наскоро прибрался в комнатах, выбросил кое-какую хозяйскую рухлядь, но там, по выражению его, нужно было семь дней скрести и мести. Однако Горецкого привлекла квартира тем, что у половины дома был вход, отдельный от хозяев. Двери выходили в донельзя запущенный сад, и по дорожке, устланной ранними желтыми листьями и опавшими гнилыми яблоками, можно было пройти незаметно и выйти в маленькую калиточку, оказавшись в крошечном тупичке, где никто и не ходил. Это как нельзя лучше подходило к роду деятельности полковника Горецкого, то есть ничьи любопытные глаза не могли видеть, какие гости к нему ходят.