Волчья сотня

– Так вот, Борис Андреевич, стало быть, осталось в живых после рейда всего шесть офицеров. Генерал Дзагоев, как я уже говорил, тяжело ранен, находится без сознания, поэтому его не допрашивали и мне поговорить с ним нельзя.

– Неужели вы самого генерала подозреваете? – изумился Борис. – Герой, однорукий командует отрядом, солдаты, говорят, его боготворят…

– Я, дорогой мой, должен подозревать всех, – жестко сказал Горецкий, – если я хочу выявить предателя. А то получается: этот – герой, как его заподозрить; с этим в юнкерском училище учился; с этим воевал, спали под одним одеялом, тоже не представить, как он мог предателем стать; а этот – вообще мне родственник, хоть и дальний.

В голосе полковника проскользнули металлические нотки, и сам он из уютного профессора вдруг превратился в жесткого, решительного офицера. Горецкий встал, пенсне упало с носа и повисло на шнурке. Борис в который раз подивился, что лицо его без пенсне приобрело чеканность профилей на римских монетах.

– А как вы узнали, что я тут знакомого встретил, почти родственника? – спросил он, чтобы разрядить атмосферу.

– Я и не знал, – ответил Горецкий обычным голосом. – А что – и вправду родственник?

– Да нет, брата моего двоюродного приятель, штабс-капитан Петр Алымов, он в том рейде не участвовал…

«И слава Богу», – добавил про себя Борис, ему совершенно не улыбалось подозревать старинного приятеля своего брата Юрия.

– Это хорошо, что у вас здесь есть друг-офицер, – оживился Горецкий, – он сможет ввести вас в здешнее общество. А это придется сделать, и как можно быстрее. Вам следует подружиться со всеми пятью офицерами, то есть теми, кто остался в живых после неудачного рейда. Единственное, что мы можем утверждать с уверенностью, – это что один их них предатель.

– Значит, генерала Дзагоева все же вычеркнули из списка? – осведомился Борис.

– Да, но не потому что он герой-генерал, а потому, что он был все время на виду, с тех пор как он отдал приказы и до начала боя, при нем неотлучно находились вестовой, ординарец и знаменосец, а также другие люди.

Горецкий потряс в воздухе пачкой листков.

– Вот материалы допросов. Я с ними ознакомился и теперь введу вас в курс дела для быстроты. Итак, в живых остались по старшинству званий: полковник Азаров, командир конно-горной батареи, про его заслуги и заслуги других я говорить не буду, чтобы у вас не создалось предвзятости; далее ротмистр Мальцев, есаул Бережной – этот из казаков, как вы понимаете, дальше штабс-капитан Коновалов и поручик Осоргин. Все они в принципе могли после получения приказа и разъяснения генералом Дзагоевым задачи улучить момент для передачи сообщения махновцам. Исключение составляет штабс-капитан Коновалов, потому что все четверо оставшихся офицеров совершенно одинаково сообщили, где он находился все время до начала обстрела махновцев.

– И отчего же именно его все запомнили?

– Это как раз просто. – Горецкий откинулся на спинку кресла и опять приобрел совершенно профессорский вид.

Борис неоднократно задавал себе вопрос: какой же Горецкий настоящий – тот, стоящий на кафедре перед студентами, или нынешний, в форме полковника с жестким, чеканным профилем?

– Это как раз просто. Мы с вами, голубчик, не кавалеристы, и нам не ясны некоторые особенности их видения… Когда кавалерист видит издали знакомого всадника, он узнает его не по лицу или по фигуре, не по одежде даже – форма у всех одинаковая. А лицо в предрассветных сумерках было не разглядеть. А узнает он знакомого по лошади. Лошади у всех разные – масть, сложение. Так вот и у штабс-капитана Коновалова очень необычный конь – вороной, с белым чепраком, то есть с большим белым пятном на спине, там, где расположено седло. Этот жеребец очень хорошо заметен издали, поэтому все офицеры, казаки и солдаты видели штабс-капитана Коновалова, он единственный, кто не попадает под подозрение…

– Но кто-то ведь мог Коновалова заменить, он мог поменяться с кем-нибудь лошадьми?

– Коновод Пряхин утверждает, что это исключено. Он жеребца этого по кличке Буян очень хорошо знал по долгу службы, так сказать. Так вот жеребец свирепый, нрава буйного и подпускал к себе он только его, Пряхина, поскольку тот его чистил и кормил, и штабс-капитана Коновалова, да и тот очень много сил потратил на то, чтобы его объездить. А с другими он просто зверь, норовит с седла сбросить, в прыжке закидывается, самого Коновалова так в колено укусил, что тот неделю хромал.