Волчья сотня

– Здравия желаю, ваше благородие! – протянул он, вглядевшись в Бориса. – Присаживайтесь, гостем будете.

«Как это он в полутьме разглядел, что я из благородных, – думал Борис, усаживаясь на грязном полу, – очевидно, и впрямь что-то в лице у меня есть, если мальчишка этот, подлец малолетний, сразу определил, что я офицер, да и Черкиз с первого взгляда понял. И ведь что интересно: офицер-то я офицер, но не кадровый, так что ни выправки у меня военной, ни еще каких отличий… Значит, что-то в лице есть, раз даже в таком виде, как сейчас – грязный я весь, воняет от меня после ночевки в сарае помойкой, – а все равно благородием называют…»

От пыли и запаха потных тел Борис закашлялся.

– Вода есть тут? – спросил он соседа, рябого мужика в поддевке.

– Эвон, размечтался! – хмыкнул тот. – Воды ему подавай! Может, еще пожрать прикажешь? Сала, колбаски… Не бойсь, ваше благородие, отощать не успеешь, потому проживешь ты в этом депо от силы два дня.

– Откуда точность такая? – усомнился Борис.

– А вот сам посуди: расстреливать они возят отсюда ночью, перед рассветом. Грузовик у них один, и помещается в нем… ну, если поплотнее набить, так от силы человек двадцать. А здесь нас… ну, с полсотни наберется, а то и побольше.

– И никто отсюда не выходит?

– Ну, если бабу какую они себе высмотрят. Так что, не сомневайся, скоро и ты поедешь…

– В Ольховую Балку, – докончил Борис.

– Вот и сам все знаешь, – согласился сосед. – Один раз в ночь они рейс делают, на рассвете, потому что если раньше – то темно очень, боятся, что разбежимся мы. А если позже, то бабы рано-рано перед воротами дежурить начинают, надеются, глупые, своих увидеть да еды передать.

– Черт знает что! – вздохнул Борис и сел, уткнув голову в колени.

Глава десятая

«Сохраняется необходимость повышения бдительности, решительного пресечения всех контрреволюционных вылазок меньшевиков, эсеров и др.».

В. Ленин. Известия ЦК РКП(б), 191

Начальник специального отдела ЧК Особого краснознаменного красноармейского отряда имени знаменитого некогда анархиста Михаила Бакунина, которого бойцы отряда по серости считали героем Гражданской войны, Сергей Черкиз вернулся домой поздно вечером. Стоял он на квартире в бедном доме на окраине городка, так как не позволял себе никаких привилегий. Хозяин домика, сапожник, исчез куда-то еще в восемнадцатом, и теперь оставалась в доме только одна старуха, которая тихо доживала на своей половине, мало общаясь с внешним миром по причине глухоты.

Автомобиль, что привез Черкиза, уехал, нещадно дымя и оглашая ночной город шумом мотора. В окнах домика было темно, чему Черкиз неприятно удивился – он привык, что Варвара всегда поджидала его с ужином, никогда не ложилась, как бы поздно он ни пришел. Проходя под окном, он недовольно в него стукнул: просыпайся, мол, – но ответа не услышал. Обиделась и теперь сидит в темноте? Он вспомнил, как выставил ее сегодня за дверь. Грубо сказал, но справедливо. Что это за манера – являться к нему на службу, соваться в кабинет не спросясь. Никакой дисциплины! Еду она, видите ли, принесла, мещанство какое!

Он стукнул в дверь, но она легко отворилась – была не заперта. Это его обозлило – ночью не запирает двери, да что она, право, как ребенок малый! Все же в городе неспокойно, много контрреволюционных элементов, да и просто бандиты. В темноте он налетел на ведро, оно покатилось, гремя, Черкиз чертыхнулся и крикнул:

– Варвара! Лампу зажги!

Из комнаты послышались звуки, которые говорили о присутствии там человека, и Черкиз успокоился. Все в порядке, она здесь, просто заснула. Сегодня ему не хотелось ссориться, хотелось провести тихий, спокойный вечер. Он не успел даже удивиться такому своему абсолютно мещанскому желанию, как на пороге появилась Варя с керосиновой лампой в руках. Она молча поставила лампу на стол и отошла к окну.

– Что ты сидишь в темноте? – спросил он резко.

Она не ответила, и тогда он постарался придать голосу мягкость.

– Сейчас поужинаем, я вот тут принес… паек.

Он положил на стол свертки, снял куртку и привычно освободился от кобуры. Варя за все это время не шелохнулась.

– Что с тобой? – Он подошел ближе и повернул ее лицо к лампе. – Тебе нездоровится? – спросил он машинально и опять в глубине души удивился своему вопросу.

За тот год, что они были вместе, Варя, хоть и была внешне очень хрупка, никогда ничем не болела, во всяком случае, никогда ни на что не жаловалась – ни на нездоровье, ни на отсутствие удобств и сносной еды. За это он ее уважал – профессорская дочка, выросла в холе и достатке, а лишения переносить умеет. Но сегодня он почему-то пригляделся к Варе особенно внимательно. Это бывало очень редко, когда он начинал относиться к ней с нежностью. Он ругал себя потом за это, считал непростительной слабостью, грубо называл такие чувства отрыжкой прошлого. Но ничего не мог с собой поделать и от этого злился на Варю. Но никогда, с того самого момента, когда увидел девочку с распахнутыми от ужаса глазами среди пьяной солдатни, он не хотел с ней расстаться. Ему была нужна именно такая Варя – несмотря на ее непонимание, на неприятие этой грозной, всеобъемлющей силы – революции. Никак он не мог представить с собой рядом горластую стриженую деваху в красной косынке и в кожанке, такая боевая подруга не вызывала у него никаких чувств. А о толстомясых деревенских бабенках с визгливыми голосами он вообще не мог думать без отвращения.