Великий маг

– Осваиваетесь? – спросил он. – Я – Борко Живков. Надеюсь, слышали. А вы господин Владимир Факельный?.. Как вам здесь?

– Непривычно, – признался я.

– Что именно? – осведомился он живо.

– Коллекционный «Кумар» из горла – это круто, как говорят мальчишки…

Живков оглянулся на собеседника, отмахнулся.

– Это Ноздрикл. Он не отличает коллекционное от ординарного, что для грека просто чудовищно. Впрочем, какой он грек…

– А кто?

– Да все мы такие греки, – сказал Живков хмуро. – В Греции еще во времена славянского нашествия греков было меньше одного человека на сто славян, а потом еще турки и всякие-всякие народы…

– Турки тоже разбираются в винах, – заметил я.

– Так я ж говорю, еще и всякие-всякие. Славяне, к примеру, больше разбираются в водке, а курды, их уже в Греции треть, – так и вовсе ничего не соображают. Правда, чего других хаять, я тоже в винах полный профан… А вы?

– Отличаю, – ответил я, – но с трудом… Здравствуйте, мистер Ноздрикл!

Ноздрикл пожал руку, засмеялся коротким сухим смехом, но глаза его уставились поверх моего плеча. В них отразился мрачный восторг. Я оглянулся, Кристина приближается, словно светясь вся изнутри, в глазах восторг и восхищение, а во взгляде, который бросила на Живкова и Ноздрикла, отразились испуг и преклонение.

Живков поклонился, бережно взял ее за пальчики и, низко склонившись, поднес к губам. Я видел, как Кристина уже напряглась, готовая выдернуть руку, но, видимо, сообразила, что этот страшноватый мужчина не перекусит ей пальцы, хотя зубы еще те, сдержалась, слабо улыбнулась.

– Как здесь… славно…

– Славно? – переспросил Живков. – Вот теперь, когда вы появились, теперь в самом деле славно!

Все обломилось в доме Смешальских, подумал я хмуро. Болгарин изображает галантного хранцуза, грек не разбирается в винах, а я вот возьму и не напьюсь, как надлежит русскому, чем всех удивлю, а то еще и вызову потрясение мировой экономики. И обрушу доллар, чего все страшатся… А может, в самом деле обрушить? Так сказать, порезвиться напоследок в старом мире?

На столах только самые дорогие из коллекционных вин и самые дорогие, редкие блюда. Здесь наконец-то обнаружились вдоль стен неподвижные, как статуи, официанты. Я уже начал подумывать, не самим ли убирать грязную посуду. Так, для экзотики. Или чтобы ощутить и себя людьми труда.

Из-за моего плеча неслышно появлялась рука в белоснежной перчатке, убирала пустые тарелки, ставила очередное блюдо, наполняла фужер. Кажется, я и Ноздрикл не одни здесь, кто достаточно равнодушен к особо знаменитым винам. Пьем то, что кажется вкусным, а положено это к рыбе или к мясу – об этом пусть помнят те, для кого мы придумываем законы, правила, мораль, этику и правила этикета. Смешно придерживаться этих правил тем, кто знает, с какой легкостью можно поменять их на противоположные, и все будут искренне считать, что именно так правильно.

Глава 3

Я неторопливо ел, отхлебывал из бокала прохладное вино, взглядом показывал Кристине, чтобы не стеснялась. Все эти владыки мира, как и я, в штанах носят гениталии, сопят на бабах, пыхтят и тужатся в сортире. Так что не стесняйся, ты пыталась затащить в постель не самого слабого из владык…

Кристина чуточку приободрилась. По лицам могучей шестерки я видел, что они все понимают. Да, мы – владыки этого мира. Это только простой люд все еще по старинке считает вершителями судеб президентов, канцлеров, даже королеву, папу римского и прочих коронованных или избранных, ха-ха, всенародным голосованием плебса, что за panem at cirzenses проголосует хоть за козу в президентском кресле.

Мы давно показали свою мощь. К примеру, пару сот лет один из нас написал пьесу «Висенте Овехуна», в которой феодал принуждает крепостную к исполнению ею обязанности первой брачной ночи. Разгневанные зрители сразу после премьеры пьесы разгромили имение ближайших аристократов, а потом пошли жечь их и дальше по стране, вешать, громить и вообще изничтожать как класс. Восстание не затихло, как ожидалось, ширилось и в конце концов привело к полной ликвидации того, что называем феодальными привилегиями.

Но и тот случай не научил относиться к писателям с достаточным почтением. Или осторожностью. Наверное, потому, что в массе своей писатели – достаточно тупые и недалекие твари, а нормальный человек судит по одному обо всех. Это, собственно, верно, но писатели – исключение. Ни один человек не может быть сильнее другого втрое или впятеро, а вот писатель может быть сильнее остальных своих собратьев, вместе взятых, в сто тысяч, в миллионы, в неизмеримое количество раз.