– Да? Но тогда, помнишь, когда мы влипли в Персидском заливе, он пришел, как могучий авианосец! Это был удар… Прямо какая-то Илиада. Их же сдунуло, рассеяло, они бежали! Мы захватили столько оружия… Вас тогда еще сравнивали с Гераклом, тот тоже вроде в этих местах завалил огромную многоглавую гидру.
Я жмурился, как кот на большой толстой рыбе, которого сверху еще солнышко обласкало. Да, была пара хулиганских романов, я их так назвал, да и общественность так оценила, но в том регионе, где идеям придается значение такое же важное, как жратве и шмоткам в России, они произвели впечатление взорвавшейся бомбы.
– Да, – ответил я наконец, – да, было… Но тогда сложилась такая ситуация… Да и настроение у меня как раз… Не помню, то ли сосед-среднеазиат насрал в лифте, то ли его дети расписали стены подъезда бранью… но я выстрелил по всем этим… Чтоб одним снарядом. Стрельба, что называется, по квадратам. Когда сметают и правых, и виноватых.
Полковник широко улыбался.
– Это был великолепнейший выстрел!.. Ковровая бомбежка не смогла бы сделать такое!
Я развел руками.
– Теперь я подобного не делаю даже в раздражении.
– А в злости? – спросил Ищенко.
– Даже в ярости, – ответил я честно.
Ищенко всматривался в меня, словно просвечивал, потом обмяк и откинулся к спинке кресла. Я его не убедил, вижу, такого так просто не проведешь, но он должен ощутить мою искренность… которая неподдельная.
Кричевский спросил быстро:
– А как воюете теперь?.. Простите, заранее говорю, что не поверю, будто ушли с поля боя.
– А я на него и не заходил, – ответил я так же искренне. – У вас устарелые термины. Даже баллистические ракеты можно запускать из дальних бункеров, не видя ни противника, ни поля боя, а только цели в виде кружков на географической карте. А уж война методами инфистов…
– Инфистов, – повторил Кричевский. Он кивнул, в голосе прозвучало удовлетворение. – Вот мы и добрались до сути. Владимир Юрьевич, нам известно, что некоторые заказы правительства вы все-таки выполняли…
– Чепуха, – ответил я.
– У нас данные…
– Неверные.
– По крайней мере дважды выполняли, – сказал он спокойно. – Первый раз, когда на Северном Кавказе возникла новая ветвь ислама, ходжисты… Перед этими радикалами даже ваххабиты показались политкорректными демократами из окружения Старохатской. Но молодежь к ним потянулась. К счастью, на этот раз правительство сразу оценило опасность… ну, не само правительство, там в то время работал Мельник… жаль, очень недолго. Мельник посоветовал двинуть туда войска, а сам тут же обратился к вам. Так было? Вы в короткий срок создали произведение, что на глубоком эмоциональном уровне разрушило их стойкость и уверенность. А до этого ходжисты успели нанести ряд поражений правительственным войскам, они смеялись над пропагандой, довольно хилой и никчемной… Но вам удалось.
Я отмахнулся.
– При чем здесь правительство? Даже Мельник? Я не работал на правительство. И не собираюсь. Просто в том случае наши интересы совпали. Я счел, что ходжисты… ну, неправы. Ваххабиты, моджахеды – в какой-то мере правы, но не ходжисты. Конечно, то было не мое дело, вмешиваться не собирался, но когда Мельник явился и выложил на стол пухлый бумажник, очень пухлый, надо сказать, я не заколебался.
Полковник задвигался в кресле, глаза стрельнули по сторонам, сказал негромко:
– У нас бумажники тоже не тощие.
Я покачал головой.
– Я же сказал, в том случае мои интересы и интересы правительства совпадали. И хотя ему, правительству, до фени мнение такой мошки, как я, но, как видите, это хорошо, когда есть поддержка в народе. Во мне, то есть.
Кричевский молчал, заглядывал на дно стакана с остатками кофе. Ищенко стиснул челюсти, побагровел, под кожей напряглись рифленые желваки, глаза сузились. После глубокого выдоха он перевел дыхание и сказал почти задумчиво:
– Так на какой же козе к вам подъехать? Может быть, вам не чуждо понятие патриотизма?
– Не чуждо, – согласился я. – Однако я сам определяю его рамки.
– Что, они совсем узкие?
– Это смотря под каким углом рассматривать.
– Гм, – сказал он замедленно, – второй случай с правительством был еще интереснее… Правда, в нем тоже просматривается ваш личный интерес, ваши пристрастия.
– Вы говорите о… том незначительном случае с танкером?
Ищенко кивнул, а Кричевский задумчиво улыбнулся.