Чародей звездолета «Агуди»

– Хорошо, – сказал я чужим голосом, – буду знать.

– Какие-нибудь распоряжения на этот счет?

– Тебе? – переспросил я. – Но ты ведь управляющий делами президента, а не МЧС, ГАИ или МВД.

В трубке вздохнуло, голос сказал с надеждой:

– Но разве… вы не поедете на место катастрофы?

Я сжал челюсти, помолчал. Это не президент, что при каждом сходе лавины с гор, каждой автокатастрофе или упавшем самолете выражает соболезнование и мчится туда лично, чтобы… чтобы что? Мы же все знаем, что на самом деле он на фиг там нужен. Это всего лишь заискивание перед СМИ, перед массой быдла, имитация скорби и соучастия. Президент должен заниматься делами государства, а на места катастроф должны выезжать даже не генералы, а майоры, а то и капитаны. Иначе такой президент слишком уж похож на мельника из басни Крылова… Однако Карашахин прав, я ведь срывался с места и мчался на места катастроф, я клал венки и выражал соболезнования, я старался быть близким к народу, к простым людям, словно чувствуя вину перед ними: я президент, а они – нет, и потому готов был для них едва ли не снять штаны и подставить зад. Это чертово чувство вины русских, старшего брата перед младшим, на самом деле намного более наглым, дерзким и постоянно пинающим старшего брата.

– Нет, – ответил я медленно. – Всеволод Лагунович, отныне президент будет вести себя, как глава государства, а не… клоун в президентском кресле.

– Я понял, господин президент, – ответил он торжественно.

В трубке тихо, и хотя звонил он, но этикет делает для президента исключения, в числе привилегий Первого Лица есть и такие, как подходить к женщине и знакомиться самому, не будучи представленным общим знакомым, а также класть трубку первым, чем я и воспользовался.

Сна уже ни в одном глазу, я долго лежал, перебирая в памяти события последних дней, выбрался из постели, в окна через щели жалюзи бьет яркий, как лучи боевых лазеров, свет. В виски толчками бьется кровь, я чувствую, как распухают там вены, уже и так толстые, как разжиревшие пиявки. Все износилось, к Чазову лучше не показываться, сразу же госпитализирует, я и так велел не пускать его ко мне без острой, даже острейшей необходимости.

Утром Людмила еще спала, я поднялся на цыпочках, сам приготовил кофе и бутерброд, поспешно включил дисплей. У меня их несколько, система работает бесперебойно, своя подстанция в подвале, экраны жэкашные, висят на стенах, как раньше развешивали картины, только у меня вплотную один к другому, как фасетки в глазу огромного насекомого.

Я переключил несколько раз, поглядывая с высоких столбов и крыш на улицы Москвы. Поймал себя на том, что подсознательно страшусь увидеть, как по опустевшим улицам пугливо перебегают люди, как разом исчез весь блеск, все сияние богатого города, куда более богатого, чем Париж или Лондон, что в Москве остались лишь бездомные собаки, сейчас поджали хвосты, тоскливо воют, не понимая, что случилось…

Но машины идут по дорогам все такими же блестящими потоками, на Садовом привычная пробка, еще крупнее пробка у Белорусского, там это всегда, вне зависимости от времени суток, народ толпится на троллейбусных остановках, все такой же бестолковый, нарядный и неряшливый, подростки с плейерами и огромными наушниками, делающими их обладателей похожими на мартышек, двери казино уже открыты, несмотря на рань, витрины ювелирных магазинов сверкают россыпями бриллиантов…

Народ то ли не понял еще, что происходит, то ли не все услышали новость, но жизнь идет, идет, идет привычно, нигде ничего не происходит.

Я вздохнул с облегчением, экраны погасли, мягкий ковер приятно щекочет босые ступни, однако надо заставить себя одеться и выйти в этот зной навстречу сегодняшним тревогам и страхам.

На листочке с распечаткой расписания множество встреч, приемов, два совещания, надо все успеть, я проглотил назначенные лекарства, запил водой, другие проглотил и запил соком, а капсулу, похожую на миниатюрную гранату, ухитрился проглотить так, в голосе прояснилось, сердце начало биться чуточку ровнее, без таких уж провальных перебоев.

Звякнуло, на экране лицо дежурного работника охраны:

– Господин президент, машина подана. Господин Забайкалец велел напомнить, что совещание с послами латиноамериканских стран через сорок минут…

– Спускаюсь, – ответил я.

Раннее утро, машин движется такой сплошной поток, что не видно асфальта. Я поморщился, вот уже семь с половиной лет для меня перекрывают дорогу, а все не привыкну, неловко. По большей части из-за этого и остаюсь ночевать в кремлевских апартаментах, чтобы вот так не мешать людям еще больше…