Земля наша велика и обильна...

Власов слушал нас молча, хмурился, я то и дело перехватывал его непонимающий взгляд.

– Ребята, – спросил он наконец, – я вот иду с вами, даже спикером в Госдуме стал, с ума сойти, но все равно иногда спохватываюсь: а не сумасшедшие ли мы? Неужели в самом деле так фигово? Неужели от нашего патриотизма действительно ничего не осталось? Вот так спокойно откажемся от России, от русского языка, от самого слова «русский»?.. Может быть, э-э… проснемся и увидим, что все – дурной сон?

– А Россия по-прежнему, – сказал Бронштейн ехидно, – одна шестая часть суши.

– Нет, – поддакнул Лукошин, – одна пятая!.. При царе, когда российскими землями были и Польша с Финляндией, и еще какие-то земли…

– Тогда лучше проснуться в Скифии, – вставил знающе Белович. – Тогда Россия… ну пусть Скифия, это ж одно и то же, владела половиной обитаемого мира!

Все посмотрели на меня, я грустно усмехнулся, развел руками.

– Боюсь, все еще хуже. Народ откажется от слова «русский» не просто спокойно, а с радостью. У всех уже сидит, как крепко вбитый по самую шляпку гвоздь, что русские – ничтожная криворукая нация, спивающаяся, все ломающая и теряющая. То один, то другой с восторгом повторяет: «…один сломал, а второй куда-то потерялся»? Так говорить с гордостью за свое разгильдяйство! Кроме того, только у нас такая надежда на халяву. У всех преувеличенно розовые мечты, что в Штатах благотворительные фонды вот так просто раздают доллары направо и налево. И каждый надеется, что ему сунут такую пачку, что коню пасть можно заткнуть.

Власов уронил голову, мы видели, как у него из самой глубины вырвалось:

– И это мы?.. Отстоявшие Русь в боях, расширившие ее пределы?.. Это мы?

Лукошин буркнул:

– Да, те самые, что открывали острова и страны, освобождавшие Грецию, Италию, просвещавшие дикарей с копьями…

Власов отмахнулся с превеликой досадой.

– Дорогой мой Глеб Васильевич!.. Что вы все про Миклухо-Маклая?.. Да, я согласен, первым из европейцев побывал на островах и открыл там какие-то народы. Честь ему и хвала. Но я вижу, что сейчас те папуасы строят заводы по производству компьютеров шестого поколения, мы у них закупаем партии жидкокристаллических мониторов, чипы, платы, которых сами производить не умеем. Вот сейчас по стране катится волна ликования: эти папуасы решили закупить у нас сорок новейших СУ-49М, это даст нам семь миллиардов долларов… Вот чему я ужасаюсь! Папуасы делают у себя и про­дают нам новейшие компьютеры! А вы – Миклухо-Маклай, Миклухо-Маклай!..

Белович сказал:

– Потому и приходится поступать вот так, как предложил Борис Борисович! Это не от желания проехаться на халяву, а от безысходки.

Он посмотрел на мое помрачневшее лицо, умолк. Власов тоже всмотрелся, переспросил осторожно:

– Что-то не так?

– Не так, – ответил я жестко.

– А что?

Я сказал громко, возвысив голос:

– Запомните, у нас нет никакой безысходности. Россия велика и сильна! А решение мы такое приняли только для того, чтобы усилить позиции и вес христианского мира…

Лысенко ахнул, широко раскрыв глаза:

– Борис Борисович, вы же атеист!

– А при чем тут религия? Христианской культурой я называю ту, что позволила создать науку и технологии, а остальные… я говорю о восточных, прогресс полностью отрицают и даже блокируют. Сейчас возникла реальная угроза, что восточные культуры потеснят, а то и вовсе опрокинут западную.

Они замолчали, еще не ухватив суть до деталей, Власов хмыкнул, никогда во мне не замечал хитрого талейранства, поинтересовался очень уж невинным тоном:

– А вы уверены, Борис Борисович, что только угроза с Востока заставляет нас… поступить вот так?

Я спросил сухо:

– Что вы имеете в виду?

– Ну… что если бы не резкое наступление Азии, мы бы все равно затоптали Америку.

В кабинете наступила тишина. Я нахмурился, взглянул ему прямо в глаза. Он взгляд не отвел, но в глубине на месте искорок разлилась чернота.

– Николай Николаевич, – сказал я с расстановкой, – Николай Николаевич… мы приняли новую доктрину. Ей и будем следовать. Понятно? Угроза со стороны Востока намного серьезнее наших внутренних разборок. А наше перетягивание каната со Штатами – личное дело. Внутри одной семьи. Надеюсь, вам это понятно?

Он подтянулся, даже необъятный живот чуточку подобрал, едва ли не щелкнул каблуками. Лицо в самом деле посерьезнело, сказал чуть обиженно:

– Борис Борисович!.. Вы же меня знаете!