Земля наша велика и обильна...

Но, подумал я хмуро, когда это останавливало фанатиков? Разве сейчас останавливает шахидов? Разве бомбисты пытались спасти свои жизни и скрыться, когда стреляли или бросали бомбы в царя?

Мы еще не закончили с Коршуновым, явились Конецпольский и Горшков. Коршунов обменялся с ними рукопожатием и сразу же покинул нас, а главный разведчик страны доложил с ходу:

– По нашим данным, в Китае в несколько раз возросла активность переговоров по высокочастотной связи! Такое настораживает всегда, это не далекая Австралия. К тому же понимаем, чем это вызвано.

– Цон Ген, – сказал Горшков многозначительно. – Цон Ген!

– Цон Ген, – согласился Конецпольский, – известно, что он склонен к диктаторству. Это не мягкоступающий Хуань Гун.

– Они все склонны, – заметил Горшков. – Конфуцианство, в Китае очень развито послушание. Потому это может быть вовсе и не диктаторство, а сознательное ограничение гражданами собственных свобод для блага общества. А для нас это выглядит подавлением личности!

– Не завидуй, – посоветовал Палеев. – Нам никогда не дождаться, чтобы в России добровольно хоть от чего-то отказывались. Наоборот, всего и побольше, да чтобы обязательно на халяву!

Я оглянулся:

– Где Палеев? Надо связаться со штатовцами. Поторопить… у меня все время тягостное ощущение, что в последнюю минуту все рухнет, сорвется, мы провалимся под лед…

Конецпольский кивнул, в глазах понимание и сочувствие.

– Думаю, штатовцы такие сообщения получили раньше нас и уже наверняка принимают меры. Наши аэродромы в самом деле готовы? У них тяжелые транспортные самолеты, им нужны длинные посадочные полосы.

– Готовы, – пробурчал Горшков и добавил с затаенной гордостью: – Я велел их готовить, когда господин Зброяр только-только начал разворачивать борьбу за кресло президента.

Конецпольский поднялся.

– Вызову начальника внешней разведки.

Я взглянул на часы, до выступления по Центральному телевидению десять минут. Первое обращение нового президента, надо бы вздрагивать каждой жилкой, но чувствую только странное опустошение, как Гоголь, что написал последнюю книгу и ощутил, что главное дело сделано, теперь можно лечь и умереть.

В комнате, где помещается часть моего штаба, Лысенко устало улыбнулся мне, а я с подозрением уставился на широкий экран. Там я беззвучно открываю и закрываю рот, произнося речь перед заполненным залом в Промышленной академии.

Я поинтересовался ядовито:

– Мультик думаешь сделать? Или для шутерной баймы скин придумал?

– Надо видеть, – пояснил он. – Теперь вы президент, Борис Борисович! Каждое слово на вес золота. Я уже третий час прокручиваю одни и те же фразы, а теперь вот уже и без звука, чтобы проследить за жестикуляцией. У многих это выглядит очень неадекватно. А ведь вам придется выступать не перед сторонниками или противниками, а гораздо хуже: перед народом! А народ не только из слесарей и прачек, профессура – тоже народ, только злой и ядовитый, фальшь и дурь сразу раскусят.

Я сказал сердито:

– А мне разве надо притворяться?

– Правда часто выглядит неправдоподобнее, чем ложь, господин президент! Это я говорю как старый газетчик. Чтобы убедить человека, не обязательно говорить правду, надо только умело жестикулировать, владеть речью, делать в нужных местах паузы, говорить со страстью…

В соседнем зале суетились телевизионщики, таскали аппаратуру, устанавливали яркие лампы с отражателями. Под стенами застыли агенты секретной службы. Всех телевизионщиков проверили и перепроверили, невзирая на то, что каждого знают еще и в лицо, но вдруг среди них отыщется фанатик, русский шахид? Конечно, никто ничего лишнего не пронес, металлодетекторы отсеивали тех, у кого в кармане оказывалась даже пилочка для ногтей, но никакой металлоискатель не читает мысли, а наброситься на президента можно даже не с пилочкой, а с какой-нибудь деталью от телекамеры… Кто знает, вдруг она может превратиться в острый нож?

Юлия вместе с телевизионщиками готовила место съемки, а я пока просмотрел доклад, составленный советниками бывшего президента. Каждый абзац противоречит другому, неужели не видно им самим, нет, конечно же, видно, однако советники принадлежат к разным группам, выражают их интересы, и потому каждый тянет одеяло на себя, доказывает свое.

Лысенко следил с сочувствием, я отшвырнул доклад в сторону.

– Правильно, – одобрил он. Заметив мой хмурый взгляд, объяснил: – Это мне надо готовиться, а вы столько лет толкали речи перед студентами!