Имортист

Этого оказалось достаточно, чтобы среди евреев масса охотно приняла эллинскую культуру, начали строить гимназии, в которых по греческой моде и обычаям занимались упражнениями обнаженными, устраивали на площадях городов эротические танцы, совокуплялись с животными, убеждали ошалевший народ, что пришло время перейти на более высокую ступеньку культуры, ведь пришла эпоха сексуальной революции и общечеловеческих ценностей.

В массовом порядке строились по всей Иудее жертвенники греческим богам, где обэллинившиеся евреи приносили жертвы. Когда верных старой религии осталось совсем немного, Антиох решил ускорить процесс и велел перебить тех, кто верен Торе. Евреи-эллинисты охотно и со смехом выдавали сородичей, они же помогли грекам войти во двор святилища, обгадили масло и менору, с торжеством закололи свинью на жертвеннике и внесли ее в Святая Святых. Там они ее сварили, именно евреи-эллинисты радостно съели ее, радуясь победе. В Храме была установлена статуя Зевса Олимпийского.

Не знаю, но при всей симпатии к древним эллинам, к греческой мифологии я бы сам тогда взялся за оружие: людей заставляли молиться существу, который оскопил родного отца, который подличал направо и налево, прятался от жены со своими адюльтерами, обманом проникал к замужним женщинам, чтобы в отсутствие мужа потрахаться под его личиной…

И все-таки большая часть эллинистов не просто предпочла приносить жертву греческим богам, но и начала воевать против своего же народа. Когда престарелый священник со своими сыновьями поднял восстание, эллинствующие евреи укрылись в Акре, неприступной крепости, и Маккавеи не могли ее взять. Там эллинисты укрывались два года, пока не подоспела военная помощь из Греции.

Кстати, прекрасные слова нашел для боевого клича престарелый Матитьях, возглавивший восстание: «Тот, кто за Бога, иди за мной!» Это были слова Моисея перед началом борьбы с теми, кто точно так же откачнулся от суровых заповедей имортизма Моисея и поклонился золотому тельцу. Тогда точно так же пришлось совершить жестокое кровопускание среди своих… которые уже стали не своими. Так что, вооружившись этими «уроками истории», надо укрепиться духом и без колебаний разить заокеанские нечистоты, рядящиеся под высокую общечеловеческую культуру траханья на улице и швыряния тортами.

ГЛАВА 2

Приближается день города, Волуев собрал в Кремль столичную знать, в том числе и власть, ибо Москва имеет свое правительство, оно даже пишется с прописной: Правительство.

Все поместились в Георгиевском зале, там десять рядов роскошных стульев, а на свободном месте обычно торчат две трибуны, с которых выступают главы государств, но в менее торжественные дни там ставят круглый стол на дюжину человек. Вообще-то стол овальный, в форме утиного яйца, но все его привычно называют круглым, так что самые знатные, то есть представляющие власть, сели за круглый стол, а остальные расположились в зале в качестве зрителей.

Я не стал садиться ни на остром конце, ни на тупом, как известно, одни разбивали с острого, другие с тупого, наметил взглядом место сбоку, так к народу ближе, да и безопаснее.

На этот раз на совещании присутствовал даже мэр города, эдакий крепкий дядя, массивный и с широкой костью, умеющий держать удар. Среднего роста, очень плотного сложения, кругломордый, игрок таранного типа. Небольшое брюшко, но скорее за счет добавочных отложений жирка, что к концу затянувшегося до ночи рабочего дня сгорает, как в топке, но это видят уже только домашние. Глаза прищуренные, цепкие, лицо простецкое и вместе с тем жесткое лицо военачальника, привыкшего отправлять в бой миллионы, половина которых может погибнуть, но чтоб победа была!

С лысиной, блестящей, как колено, он не стесняется появляться под юпитерами, когда от нее зайчики скачут, как бенгальские огни, хотя обычно носит кожаную кепку, сшитую вроде бы простецки, но всегда по самой последней моде. Когда у него ехидно интересовались, почему не шапка, он первый говорил: дык горит же, проклятая!

Когда я приблизился, одаривая каждого в шеренге рукопожатием, он снял кепку, я подал руку и сказал с нарочитым подозрением:

– Что это вы кепочку-то сняли, как перед покойником? Это на что намекиваете?

– Дык я ж из великого почтения, – ответил он с подчеркнутой уважительностью.

– Евреи, – сказал я строго, – входя в храм, кепочки не снимают!

– Дык я ж вроде не еврей… – сказал он, задумался, добавил нерешительно: – Вроде бы… хотя кто из нас не еврей?..