Имортист

– Хоть вы и не совсем еврей, – сказал я еще строже, – но я разве не бог?

Мы засмеялись, наконец разомкнули руки, он надел кепку, а я перешел к его соседу и пожал тонкие трепетноланьи пальцы. Волуев двигался со мной синхронно, готовый подсказать, кто есть ху, будто я Брежнев в последний год царствования.

– Здравствуйте, Евпраксий Иванович, – сказал я. – Ценю вашу работу по новой организации микрорайонов бизнес-класса.

Трепетная лань зарделась, в то же время глаза стали умоляющими: не шучу ли, ведь его работу раздолбали на всех научных форумах, хоть шуму наделала, собранные данные опровергнуть не удалось, все силы были потрачены, чтобы дать иное, более политкорректное толкование. Я царственно улыбнулся, шагнул к следующему, этого тоже знаю только по работам, протянул руку:

– Поздравляю! Оценил вашу мужественную защиту по реконструкции Бульварного кольца. Особенно вашу стойкость перед натиском общественности.

Он уловил по моему тону, как я отношусь к общественности, заулыбался с облегчением, до сих пор его клюют за аристократизм и пренебрежение мнением простого народа, населяющего центральную часть города с того времени, как вся знать переселилась в Южное Бутово, где престижные дома, суперэлитные комплексы, конноспортивный парк, густой лес, озера и чистейший воздух.

Волуев взглянул на часы, так тренер сверяет пульс своего подопечного с секундомером, сказал отрывистым шепотом:

– Пора на трибуну!.. Не укладываемся.

Я послушно отправился на трибуну, оглядел зал, смотрят с ожиданием, без подобострастия, эти понимают, что именно они, ученые и люди культуры, – чего-то стоят, а я всего лишь чиновник, нанятый исполнять обязанности ровно на четыре года…

– Дорогие друзья, – сказал я.

Волуев тут же незаметно ускользнул и буквально через пару минут начал от двери стукать пальцем по циферблату часов и возводить очи горе.

Я закончил поздравительную речь, пожелал успехов, откланялся и с радостной улыбкой уступил место мэру. По дороге к кабинету Волуев торопливо пересказывал новости. Международные – все то же, а вот у нас под носом, в подмосковном лесу, – ЧП. Отряд ОМОНа провел облаву в подмосковном лесу, где любят по выходным отдыхать горожане. Хотя бойцы навидались всякого, но и они дрогнули, когда еще на подходе к лесу начали встречать собачников, что ведут хромающих и плачущих собак с изрезанными лапами, велосипедистов, эти пешком с велосипедами, у тех спущены шины, вон мужчина несет ребенка на руках, ноги неумело обмотаны тряпками, красные пятна крови расплываются, ткань тяжелеет, кровь начинает капать на землю, на туфли испуганного и разъяренного отца.

Встретили двух старушек, чистых, опрятных, интеллигентных, что выходили из леса, сгибаясь под тяжестью двух раздутых мешков. Поинтересовались, что купили так рано, да еще в лесу, интеллигентные старушки показали содержимое мешков: битое стекло!

Собираем, объяснили они, каждый день собираем стекла, сил уже нет, что же это с людьми творится?

Омоновцы начали потихоньку звереть, вошли в лес, рассеялись цепью, вскоре отловили первых героев, что разбивали бутылки и разбрасывали на тропках, бросали осколки в озеро, по кустам, дорожкам.

Немногие горожане, что рисковали прогуливаться по лесу, собрались вокруг задержанных, орали на вандалов, требовали сурового наказания. Командир отряда сказал мрачно:

– На этот раз наказание будет. Отряд, товсь!

Не верили ни задержанные, ни сами горожане, однако автоматы плюнули стальным огнем, задержанные превратились в трупы. Командир сообщил по рации о случившемся, просил прислать труповозку. Нет, не для людей, для перевозки падали.

– Так как, – спросил Волуев, – это уже, по-моему, чересчур?

Я стиснул челюсти, даже замедлил шаг, выдавил с усилием:

– Да, но… не надо останавливать. Скоро устаканится. Пусть выплеснутся эмоции. Да и шок будет настолько силен, что и в лесу перестанут, как перестали пачкать в лифтах, как боятся разрисовывать стены, бить стекла в телефонных будках!

Волуев в сомнении покачивал головой, но смолчал, впереди в приемной слышится быстрый возбужденный голос Вертинского, торопливый, просто захлебывающийся от желания поделиться знаниями с тупыми туземцами. Волуев прислушался, подмигнул мне, ухмыляясь весьма злорадно. Вертинский узнал о возможностях лечебного голодания, проверил на себе, пришел в восторг, теперь голодает уже второй раз и, как всякий неофит, всех старается приобщить к прелестям очистки, сброса лишнего веса, балласта,