Имортист

Сам по себе имортизм – самая мирная религия, какая только может существовать. Для нее есть только один путь – развивать духовное начало в человеке, то есть философию, науку, культуру, искусство, технику, избегать всего того, что может помешать двигаться без помех по пути развития, по пути к Богу.

Но когда человеческое общество зависло над краем пропасти, когда возникла угроза самому роду homo sapiens, за оружие взялись даже те, кто никогда за него не брался: ученые, люди культуры, философы. Имортизм – и есть то оружие, что защищает действительно лучших людей, а весь мусор человеческий, которого стало угрожающе много, велит… словом, с мусором поступить так, как принято с ним поступать.

– Ого, – прервал мои раздумья Этьен, – смотрите, сколько российских флагов!

– Это же ваше пожелание, – укорил я.

– Ничего подобного, – запротестовал он. – Это все мэр Парижа! У меня нет над ним власти, вы еще не знаете нашу систему!

– Передайте ему от меня поклон.

– Я ему передам, – ответил он угрожающе. – Меня так ни разу не встречал!

Машина подкатила к массивному особняку, спроектированному рукой мастера прошлых веков, передняя стена в колоннах, на крыше горгоны и драконы, красная ковровая дорожка от самой проезжей части и прямо к этому президентскому дворцу через широкие мраморные ступени.

Мы вышли навстречу вспышкам фотокамер, улыбались, делали дружественные жесты, как ацтекские цари демонстрировали свое прекрасное настроение, ведь от нашего здоровья зависят и урожаи в наших странах, наконец Этьен сказал, сохраняя всю ту же приветливую улыбку для тележурналистов:

– Все-все, дальше у нас самое главное блюдо… Простите, позвольте пройти…

Но во дворе предстояло пройти еще через две шеренги видеокамер и фотовспышек, а когда вошли в главный зал, где нас уже ждали наши министры, эксперты и переводчики, там половина зала состояла только из корреспондентов наиболее привилегированных изданий, ведущих телеканалов и крупнейших провайдеров.

Пожимали руки, обменивались грамотами, папками с договорами, снова трясли руки, а потом с двух трибун по очереди говорили заранее согласованные до каждой запятой речи.

Затем отвечали на вопросы, Пфайфер блистал остроумием, он же француз, я, в свою очередь, поддерживал имидж русского медведя-философа, тяжелого, с запутанной логикой, упирающего в человеке больше на духовность, чем на его мозги.

Из всей этой каши я помню, что говорил:

– …чтобы оправдаться в собственных глазах, мы убеждаем себя, что не в силах достичь цели, но на самом деле мы не бессильны, мы безвольны… Мир живет в настоящем, но прошлыми идеями, только имортисты помнят о будущем и живут в нем и для него… Нет, вы не правы, человек, обладающий верой, не стоит на месте, тем более – не опускается, ибо вера постоянно совершенствует, преображает, делает сильнее, лучше, очищает мозг и дает ему новое оружие познавать мир…

– Господин президент, почему такое неприятие смерти? Ведь умирали всегда, это и во всех религиях почти что обязанность человека!

– Смерть, – ответил я, – ограничивает свободу, означает отсутствие выбора: жить или умереть, и поэтому подлежит устранению. На этом стоит имортизм.

– Господин президент, а зачем человеку такое насилие над собой?

Я сдвинул плечами:

– Нет победителя сильнее того, кто сумет победить самого себя. Величайшая победа есть победа над собой. А вы все знаете, что в человеке очень много того, от чего стоило бы избавиться! Так что ждем вас в движении имортистов.

Если в старину передвигались на лошадях, а для путешествия из Петербурга в Москву требовалось два-три месяца, то и новости не могли двигаться быстрее, что понятно. Религиозные и философские доктрины – тем более их надо было повторить не раз, а потом долго осмысливать в одиночку.

Интернет же позволил имортизму разлететься по планете моментально, а сейчас мы следили за быстрым разрастанием первых общин имортистов и появлением новых. Если раньше одному имортисту было не выжить в селе, где все, скажем, пьют, то через Интернет он находит сотни только что бросивших пить, делающих утреннюю зарядку и даже ежедневно чистящих зубы. Это поддерживает, Волуев ежедневно клал на стол сводку о постоянном росте имортизма по всему миру.

Больше всего их оказалось, как ни странно, в США. Волуев дивился, я находил закономерным: точно так же и христианство расцвело не там, где возникло, а в Риме, насквозь прогнившем развращенном Риме, где необходимость в новой очищающей религии ощутилась особенно остро.