Имортист

– Буду думать, – пообещал я и повесил трубку.

Возвращаясь, услышал голоса в гостиной. Значит, уже перебрались, там уютнее даже коньячком пробавляться. Свернул, все вольготно расположились в глубоких креслах, даже Вертинский в свободной позе отдыхающего человека, который ничего не замышляет, полон безмятежности и покоя.

В середине гостиной Каменев держал пламенную речь, начало я пропустил, но и от того, что услышал, по спине пробежал озноб.

– …мы не должны, – звучал его убеждающий голос, – не должны так уж твердолобо, поймите! Будем реалистами, хорошо? Одно дело – когда эти прекрасные лозунги бросали в жизнь, другое – когда получили власть. Нет, я ни в коем случае не предлагаю, как вон ехидно усмехается Иван Данилович, тут же начинать хватать и хапать самим, но реальность такова, что… да кому я объясняю, разве не видите, что, когда говорили и писали об имортизме, мы были в беспроигрышной позиции оппозиционеров! А сейчас должны показать, на что способны. А чтобы показать, надо у власти удержаться.

Седых проговорил с настороженной ленцой:

– Это понятно. Что ты предлагаешь?

– Смягчить, – отрубил Каменев. – Это не отступление, нет. Вспомните, когда коммунисты захватили власть, а немцы вот-вот должны были взять Петроград и вообще задушить революцию, Ленин настаивал на сепаратном мире. Большинство коммунистов выступили против, во главе их крыла был Дзержинский, который доказывал, что пусть погибнут, но не отступятся от идеалов, зато потом, когда-нибудь, из пепла российской революции возродится феникс общемировой… Тогда против был только Ленин, и его часть партии оказалась в явном меньшинстве. Именно Ленин и его сторонники были меньшевиками, но постепенно Ленин сумел по одному переубедить членов их тогдашнего политбюро, и на очередном пленуме они победили, с Германией подписали сепаратный мир, уступили ей часть земель, пустили чужие войска на Украину, зато выжили, пережили гражданскую войну, а тем временем Германию добили союзники, все вернулось обратно. Было признано, что Ленин поступил как великий политик…

Я поморщился, в те далекие времена политика себя еще так не запятнала. Ко мне повернули головы, когда я переступил порог и подошел ближе.

– Смягчить, – спросил я медленно, – в какой части?

Каменев оживился, сказал с подъемом, громко, на случай, если на дальнем конце стола Рогов и Тимошенко, увлеченные разговором, не слышат:

– В том-то и дело, что ни в какой! Имортизм остается не прикосновенным ни в одной строчке. Как Коран. И различных толкований быть не должно, а то начнется…

Я ощутил облегчение, это не раскол, это касается тактики, а не стратегии, да и вообще это всего лишь политика, а не идеология, спросил уже без враждебности:

– Так в чем же?..

– Оставив нашу идеологию, – сказал он победно, – мы должны слегка смягчить нашу политику! Хотя бы в таких пустяках, как публичные казни. Это дало прекрасный эффект, все мы знаем, преступность не просто резко упала, она насчитывает сейчас какие-то сотые доли процента! Никто в здравом уме не решается брать взятки, воровать, комбинировать на таможне. Население вздохнуло с облегчением. И отомщены, и ощутили, что именно они живут правильно, а те, кому втайне завидовали, – болтаются на веревке. Но страны, которые могли бы стать нашими союзниками, шокированы…

Он сделал паузу, а Седых вставил негромко:

– Страны, но не население…

Каменев отмахнулся:

– Не вижу разницы. Страны и население ведут вожаки. Слово вожака – слово всей страны.

Вертинский сказал:

– Николай Николаевич прав, премьеры Англии, Испании и Голландии уже выступили с резкими протестами, а премьер Франции выразил серьезную озабоченность…

– Но не выступил против, – заметил Седых. – Еще бы, во Франции еще тот полицейский режим!.. И традиции де Голля не все забыты. Но Николай Николаевич прав в том, что премьеры этих стран говорят только то, что говорит население. Они как флюгеры, только это помогает им удерживаться у власти.

– Как и вообще политикам.

– Да, – согласился Вертинский, – как и вообще. Что скажешь, Бравлин?

Пробный камень, понял я. Атака с двух сторон. Какая-то часть имортистов примет аргументацию Каменева, начнутся разговоры. Возможно, чтобы заручиться поддержкой против сторонников Каменева, я соглашусь на создание ветви имортизма «с человеческим лицом». Это значит, что на Западе его тут же признают единственным представителем режима России, пусть и не демократичным, но хотя бы не таким людоедским, как мой, бравлиновский…