Дьюма-Ки

А если картины им понравятся? Результат будет тем же.

— Но если она хотела сказать, что я человек, который делает что-то такое, чего не понимает, не может выразить словами, потому что никто не учил его правильным терминам, тогда она совершенно права.

Кеймен кивал и выглядел очень довольным. И точно так же, клянусь Богом, выглядела Мэри Айр.

— Поэтому у меня остаётся лишь рассказ о том, как я здесь появился… мост, по которому прошёл, чтобы из прошлой жизни попасть в ту, что веду сейчас.

Кеймен беззвучно сводил и разводил пухлые ладони. Меня это приободрило. Само его присутствие приободрило меня. Я не знаю, что бы произошло, не окажись он в зале, но, думаю, не исключался вариант, который Уайрман охарактеризовал бы как mucho feo — крайне отвратительный.

— Я не буду вдаваться в подробности, раз уж мой друг Уайрман говорит, что мы склонны всё подтасовывать, когда дело касается прошлого, и я уверен, что так оно и есть. Когда рассказываешь слишком много и… ну, не знаю, получается рассказ о прошлом, которого тебе хотелось бы?

Я посмотрел вниз и увидел, что Уайрман кивает.

— Да, думаю так, которого тебе хотелось бы. Поэтому, если без подробностей, со мной произошёл несчастный случай на строительной площадке. Несчастный случай с тяжёлыми последствиями. Подъёмный кран раздавил пикап, в котором я сидел, а заодно раздавил и меня. Я потерял правую руку и почти что расстался с жизнью. Я был женат, но жена от меня ушла. Я не представлял себе, что делать. Теперь я это вижу достаточно ясно; тогда я только знал, что мне очень, очень плохо. Другой мой друг, Ксандер Кеймен, как-то спросил, может ли что-нибудь сделать меня счастливым. Есть ли что-нибудь…

Я замолчал. Кеймен пристально смотрел на меня с первого ряда, длинная подарочная коробка балансировала на его животе, прикрывшем колени. Я помнил его втот день на озере Фален: потрёпанный портфель, диагональные полосы холодного осеннего солнечного света на полу гостиной. Я помнил мысли о самоубийстве и мириады дорог, ведущих во тьму: автострады, шоссе и всеми забытые узкие бугристые местные дороги.

Пауза затягивалась, но я теперь не боялся тишины. И слушатели не возражали. Я имел полное право уйти в себя. Они же имели дело с художником.

— Об идее счастья, по крайней мере применительно к самому себе, я давно уже не думал. Думал о том, как обеспечить семью всем необходимым, а потом, когда основал собственную компанию — о том, как не подвести людей, которые работали у меня. Я также думал, как добиться успеха, и работал ради этого, главным образом потому, что очень многие ожидали моей неудачи. Потом произошёл несчастный случай. Всё изменилось. Я обнаружил, что…

Я потянулся к слову, которое мне требовалось, ища его обеими руками, хотя мои слушатели видели только одну. И, возможно, подёргивание культи внутри заправленного за пояс рукава.

— Опереться мне было не на что. А что касается счастья… — Я пожал плечами. — Я сказал моему другу Кеймену, что раньше рисовал, но давно уже этим не занимался. Он предложил попробовать вновь, а когда я спросил зачем, он ответил, что мне нужно отгородиться от ночи. Я не понимал, о чём он говорит, потому что мысли путались, соображал я плохо, и боль не отпускала ни на минуту. Теперь я начал понимать. Принято считать, что ночь обычно опускается, но здесь она поднимается. Поднимается из Залива, после захода солнца. Меня это изумляет.

И ещё меня изумляло собственное незапланированное красноречие. И правая рука вела себя спокойно. Превратилась в обычную культю в заправленном за пояс рукаве.

— Нельзя ли погасить все лампы? Включая и ту, что освещает меня?

Элис сама управляла пультом и отреагировала мгновенно. Аудитория погрузилась в сумрак. Направленный на меня прожектор медленно угасал.

— И вот что я открыл, перейдя мост между двух моих жизней: иногда красота вырастает, когда её совсем не ждёшь. Но это не самая оригинальная мысль, верно? В действительности это такой же штамп, как флоридский закат. Тем не менее иногда это правда, а правда заслуживает того, чтобы её высказали… если вы можете высказать её по-новому. Я пытался высказать правду в картинах. Элис, пожалуйста, можем мы показать первый слайд?

Справа от меня на большом экране, шириной девять и высотой семь футов, высветился слайд: три гигантские пышные розы, поднимающиеся из ковра тёмно-розовых ракушек. Розы тёмные, потому что находились они под домом, в его тени. Слушатели разом вздохнули, звук этот напоминал короткий, но громкий порыв ветра. Я его услышал, и мне стало ясно, что Уайрман и сотрудники галереи «Скотто» не одиноки. Не только они видели что-то в моих картинах. Все мои слушатели ахнули, как бывает с людьми, которые потрясены чем-то совершенно для них неожиданным.